В паре сотен метров, за узким, поросшим небольшим леском оврагом – одинокий крестьянский дом. Во дворе лежит куча навоза, установлен водяной насос, из прочих построек - хлев и сарай.
Ко двору примыкает пастбище. Его периметр узнаваем по торчащим из снега кривым столбам, штакетнику и трём рядам провисшей проволоки.
Между хлевом и оградой - две запорошенные снегом скирды соломы, перед домом - сад с несколькими взрослыми плодовыми деревьями и ягодными кустарниками. Рядом с домом, вдоль стены, - утеплённое землёй и соломой овощехранилище.
Этот дом, не представлявший никакого тактического интереса, и сегодня стоит перед моими глазами. Здесь не планировалось размещать штаб или устраивать долговременную орудийную позицию, однако даже сейчас, через 50 лет, я смог бы нарисовать по памяти план подворья, указав все размеры и использованные при строительстве материалы.
Я ничего не знал о людях, населявших это место. Наверняка у них было большое хозяйство, имелись домашние животные, лошади, коровы, свиньи, гуси, куры, ещё совсем недавно жившие рядом с хозяевами.
Теперь же подворье совершенно опустело. Скорее всего, глава семьи, какой-нибудь крепкий крестьянин, его жена, дети, многочисленная родня, все чада и домочадцы, сев в запряжённые лошадьми повозки, в спешке покинули насиженное место.
Возможно, их тоже прогнали «цепные псы» из полевой жандармерии. А может быть они, находясь под давлением трагических обстоятельств, хорошо взвесили ситуацию и решили уйти заранее, пока не стало слишком поздно. В их спокойную, размеренную жизнь ворвалась страшная война, со всей её жестокостью и бескомпромиссностью.
Из нашего батальона в живых осталось не более 50 человек. Всего 50 душ из нескольких сотен крепких, закалённых в боях офицеров, унтер-офицеров, солдат!
Из роты выжили лишь трое. Трое из 250! Укомплектованное по штату военного времени, подразделение было передислоцировано из района Берлин-Райникендорф в Восточную Пруссию. Большая часть личного состава – юнцы 17-18-и лет, не успевшие вступить во взрослую жизнь! Тем не менее, нас отправили на фронт в качестве «пушечного мяса». Именно так говорили бывалые ефрейторы, казавшиеся нам пожилыми, видавшими виды солдатами. В их голосах слышались нотки отстранённого сочувствия.
Теперь нас оставалось трое. Остальные сгинули в водовороте страшной войны, сражённые пулями, или ранеными остались умирать на поле боя. Кто-то перебежал к противнику, другие попали в плен, умерли от болезней, голода, переутомления.
Но нам повезло уцелеть, вернуться на родину, увидеть родных, близких, друзей. Сейчас же у одного из нас была раздроблена рука, у второго пуля застряла в лёгком, а третьим "счастливчиком" оказался я. Лишь трое из 250 человек!
Наступило хмурое, пасмурное утро. Небо затянуло туманом. Судя по всему, должен был пойти снег. Командование приняли на себя молодой офицер и два фельдфебеля, собрав всех уцелевших в одну группу.
Была поставлена следующая задача: до наступления темноты оборонять дом и подворье всеми силами и средствами. Главное требование - эффективное применение стрелкового оружия при экономном расходовании боеприпасов. С наступлением темноты - организованный отход с позиций.
В случае невозможности продолжать бой (каждый из нас прекрасно понимал, что имелось в виду) винтовки и боеприпасы передать товарищу. Живые забирают оружие у убитых.
Возле скирды стоит замаскированная соломой 88-мм противотанковая пушка. За ней - лёгкий танк и бронетранспортёр. Экипажам и орудийной прислуге приказано открывать огонь только в случае острой необходимости, если русские подойдут совсем близко.
Мы старались как можно дольше держать противника в неведении относительно наших реальных боевых возможностей. Надеяться оставалось только на себя и товарищей. Лишь в этом случае оставался шанс выжить, по крайней мере, некоторым из нас.
Разумеется, каждый полагал, что выберется именно он, а потому был готов сделать для этого всё возможное и невозможное, отдав, если понадобится, самое ценное. Если не за себя, то, по крайней мере, за других. Ведь кому-то должно повези!
Русские снова атакуют. Они выходят из оврага, стреляют из-за деревьев, оказавшись на открытой местности, залегают в снегу, ведя беспокоящий огонь, затем отступают в небольшой лесок.
Мы внимательно наблюдаем за опушкой, видим появляющиеся из леса тёмные фигуры, стараемся стрелять прицельно.
В сравнении с двумя предыдущими днями, тактика противника изменилась. Он явно решил измотать нас, ослабить сопротивление, а потом окончательно уничтожить.
Русские пушки и миномёты ведут пристрелочный огонь. Всё чаще на опушке леса появляются группы вражеских солдат. Они снова выходят из оврага, двигаются по открытому полю, периодически залегая в снегу.
13.45. Я лежу возле дома, укрывшись за овощехранилищем. В руках штурмовая винтовка. Прицеливание, выстрел, перезарядка оружия. Рутинная солдатская работа. Внезапно на левом фланге, в поле, появляется группа советских солдат. Дистанция для прицельной стрельбы вполне подходящая, вот только позиция оставляет желать лучшего.
Я быстро поднимаюсь, бегу, пригнувшись, на другую сторону овощехранилища, чтобы занять позицию с более широким сектором обстрела.
На полпути к цели чувствую сильный удар в левое колено. Ногу буквально выворачивает назад, меня отбрасывает в сторону; винтовка, описав дугу, летит в снег.
Ни боли, ни крови. Видно лишь небольшое треугольное отверстие в штанине пятнистого маскировочного костюма.
Опираясь на руку, переваливаюсь на бок, пытаюсь подняться и подобрать винтовку. Я должен стрелять, любой ценой держать оборону. У меня нет права подвести боевых товарищей! Необходимо продержаться до темноты, выиграть время для отхода всей группы, оторваться от наступающих русских, вновь соединиться с нашими регулярными частями!
Однако все усилия напрасны, левая нога не сгибается в коленном суставе. Встать не получается, да и до винтовки не добраться. Кто-нибудь должен её подобрать и заменить меня здесь!
По-прежнему никакой боли, но теперь я чувствую, как кровь по ноге стекает в ботинок.
Меня охватывает страх. Истечь кровью, навсегда оставшись лежать здесь, в снегу, между овощехранилищем и одиноким домом?! Только не это!
Выручили боевые друзья, затащив меня в дверь дома. Сначала волоком по коридору, затем осторожно спустили в подвал.
Санитар распарывает штанину, накладывает перевязочный пакет и перетягивает рану.
Кроме меня, здесь находятся ещё шесть или семь раненых бойцов. Мы лежим на рассыпанной по полу картошке, молчаливо и задумчиво смотрим на подвальное перекрытие.
Через узкое окно в наше убежище проникает свет. Я хорошо вижу бочарные своды с опирающимся на них потолком. Никаких бетонных конструкций, стальных балок. Обычные обожжённые кирпичи, уложенные в полукруглый профиль. В давние времена каменщик, следуя вековой традиции, мастерски подогнал их вплотную друг к другу. Каждый следующий кирпич поддерживает предыдущий, принимая на себя его вес. Эти старинные кирпичи, на первый взгляд прочные и надёжные, несут всю тяжесть конструкции. Пожалуй, они смогли бы выдержать сильный пожар.
Но идёт современная война с применением мощной техники и вооружений, поэтому при каждом попадании в крышу здания свод содрогается и вибрирует. Наконец, из монолитной связки вываливается первый камень. Он падает между раненых и немного откатывается в сторону, словно предупреждая, что все мы можем оказаться погребёнными в этом склепе.
Время тянется бесконечно долго. Слышна сильная стрельба, разрывы мин и снарядов. Люди с нетерпением ждут наступления темноты.
Около трёх часов дня за подвальным окном – единственной тонкой нитью, связывающей нас с внешним миром и суровой военной реальностью - становится очень светло: загорелся сарай.
Через какое-то время вспыхивает конюшня. Мощный свод всё ещё держит удары, защищая нас от свистящих кругом раскалённых осколков, пуль и падающих камней.
Вскоре приносят ещё пятерых раненых. Теперь нас 15 человек. Мы по-прежнему лежим на картошке, некоторые сидят на корточках, прислонившись спиной к стене. Все пристально смотрят на подвальное перекрытие, во взглядах читаются тревога и озабоченность. Иногда санитар в двух словах рассказывает о том, что происходит снаружи.
Приблизительно в четыре часа загорается дом - артиллерийский и миномётный обстрелы противника сделали своё дело. Атаки советских солдат следуют одна за другой.
Слышится команда срочно покинуть подвал и выходить наружу. Бойцы спускаются вниз, помогают санитару вытащить раненых, сопровождая тех, кто не может передвигаться самостоятельно.
Некоторые сами карабкаются по крутым ступеням, выходят из дома и с помощью товарищей забираются на стоящий рядом бронетранспортёр.
Всё проходит быстро, без лишней суеты и паники, можно сказать рутинно. Действия отточены, словно отработаны до автоматизма. Передавая из рук в руки, раненых аккуратно затаскивают на броню.
Я остаюсь лежать на картошке, ожидая, когда подойдёт моя очередь, но вдруг понимаю, что на лестнице, ведущей в подвал, наступила гробовая тишина. Ни малейшего движения, ни голосов. Никто не вернулся за мной, не окликнул.
К свисту снарядов и винтовочным выстрелам прибавляется какой-то новый, гудящий звук. Это разгорается пламя внутри дома. Хорошо слышно как трещит огонь. Через расположенный надо мной вход в подвал я вижу зарево пожара!
По сей день не могу понять, почему в тот момент все про меня забыли. Конечно, это не было сделано преднамеренно. Меньше всего я склонен думать, что остальным была безразлична моя судьба.
Скорее всего, в силу сложившихся обстоятельств, из-за разгоравшегося пожара, в условиях быстрой эвакуации каждый действовал особо, рассчитывая на что-то своё и одновременно на своих боевых товарищей.
Возможно, кто-нибудь и звал меня, крикнув, что нужно выбираться самостоятельно и догонять остальных. Теперь этого не узнать.
Трудно сказать, сколько я пробыл в подвале. Время тянулось очень медленно, казалось, я пролежал там целую вечность. Впрочем, о каком ощущении времени можно говорить, если речь идёт о жизни и смерти?!
Через какое-то время наша 88-мм пушка открыла огонь. Стало ясно: начинается заключительный этап сражения. Выстрелы противотанковой пушки возвестили об отступлении. Оставшиеся в живых должны погрузиться на боевые машины и быстро отходить в западном направлении.
Хорошо слышно, как работают двигатели. С трудом поднявшись, я медленно карабкаюсь вверх по ступеням, но путь через коридор отрезан упавшими сверху горящими балками. Я прохожу через комнату, вылезаю в окно и на пределе сил бегу к танку. Бойцы хватают меня под руки и за ремень втаскивают на башню. В тот же момент механик-водитель включает передачу.
Позже, в госпитале, никто не поверил моему рассказу, а лечащий врач, капитан медицинской службы, заявил, что с научной точки зрения такое просто невозможно. Оказывается, моё колено было полностью раздроблено, но к танку я бежал на обеих ногах! Да, да, именно бежал! Не хромал, не прыгал, волоча раненую ногу, а бежал, без палок и костылей! Через горящую комнату, по замёрзшей земле и скользкому снегу. Гонимый страхом смерти и неукротимой волей к жизни, я мчался от дома к скирде и далее к спасительному танку! (продолжение)
http://www.tharauvillage.de/orte/kreis- ... nnerungen/