КЁНИГСБЕРГ, ЦИММЕРБУД,
1945 — 1947
Прошло 60 лет после окончания этой ужасной войны. А я как раз 60 лет и ношу в своей памяти детские впечатления того времени. О войне написано очень много, и чтобы добавить к этому что-то новое, надо бы располагать некими новыми документами, недоступными ранее. В качестве таких документов я и предлагаю вам хорошую память пяти-семилетнего русского мальчика, который в результате стремительной военной операции советских войск в 1945 году попал в Восточную Пруссию, в слой пограничного контакта между двумя воевавшими цивилизациями. Я понял, что оба лагеря были только жертвами необузданных амбиций своих империй. Поэтому просто не имею никакого права промолчать о том, что помню так долго и так отчетливо. А память лучше всего сохранила то, чем я был удивлен или потрясен в детстве…
1. Воспоминания раннего детства
Из самых ранних детских впечатлений я помню наш семейный полет на ПО-2 из Иркутска в Братск с посадкой в Балаганске, когда папа пилотировал в передней кабине, а мама сидела в задней и держала меня на коленях. Помню мелькание светящихся стрелок на приборной доске, помню, что, глянув через борт вниз на землю, я орал со страху. Однако все обошлось, мы сели в Балаганске. На аэродроме мама мне сказала: «Смотри, как красиво сейчас папа будет заруливать», — самолет надо было перегнать на противоположный конец взлетной полосы, чтобы взлет был против ветра. Я и сейчас вижу маленький легкий самолетик, бегущий вдалеке справа налево по зеленому полю на фоне зубчатого елового леса…
Помню также игры со своим младшим братишкой, Стасиком, которому было около двух лет (а мне тогда было четыре), когда я забирался от него под кровать, а он брал в ручку шнурок и, размахивая им как кнутом, говорил мне: «Вась! Сясзе вась!» — вылазь, сейчас же вылазь. Помню его заливистый смех… Был еще такой случай… Нас иногда оставляли дома вдвоем. Он стоит на некоем подобии венского стула с вогнутым фанерным сиденьем, держится за спинку стула и писает. Так, что жидкость собирается прямо в «тарелке». И тут раздается стук в дверь: пришла мама, мне надо открыть дверь. Но сначала я мгновенно хватаю брата на руки, переношу его на койку и (чтобы братику не попало) быстро выпиваю эту горько-соленую жидкость…
Потом Стасик заболел. И в военных условиях его не удалось спасти, он умер от «заражения крови». Помню его похороны и невыносимую, нескончаемую, черную тоску и слезы мамы… Когда все уезжали на кладбище, нас с Кларой (двоюродная сестренка, мой одногодок) оставили дома, а мы, забравшись на подоконники двух соседних окон, смотрели во двор. Моросил нудный дождик… Кто-то из нас провел мокрым пальцем по оконному стеклу, и оно издало протяжный, жалобный звук, похожий на плач. Все давно уехали, а стекла все плакали и плакали… У нас же слез уже не было…
В то время здоровье папы стало сдавать, иногда он ненадолго терял сознание в воздухе. И когда это повторилось три-четыре раза, а его самолет только чудом остался цел, он «перешел летать» в рыбную разведку, по-видимому, на По-2, где нет пассажиров, а экипаж минимален. Так мы оказались в Керчи. Помню море, пляжный песок, крабиков и мидий, городские кирпичные развалины — результаты бомбежек. В одном из таких кирпичных развалов я видел, как ребятишки постарше камнями закидали ярко окрашенную ленту гадюки. Помню, как полез в кусты за виноградной улиткой и меня за голый пупок укусила оса (конечно, орал). Помню Митридат, где однажды папа осторожно раздвинул ветки и показал мне мину. И предупредил, что ее не только трогать, к ней даже подходить нельзя. Он участвовал в операциях по разминированию Митридата — иногда он приносил небольшую пачку тола и с его помощью разжигал дрова в печи, с дровами было плохо. (Без детонатора тол не взрывается, а просто хорошо горит.)
Потом я сильно заболел. Помню непонятное слово «карантин», была весна, за окном истошно «пели» коты, а я лежал и думал, что это «орет карантин». Началось с воспаления легких, а при лечении мне занесли корь, и в довершение всего я поймал самую настоящую малярию. Помню горечь хинина и сестру в белом халате, которая приносила его по одной таблетке каждый день и требовала, чтобы я выпил ее немедленно, т.к. однажды я спрятал таблетку под подушку. В результате я дошел до полного изнеможения и даже не мог стоять на ногах… Помню, мама подбежала к моей кровати, схватила меня на руки, стала плакать, обнимать и целовать, и говорить, что теперь все будет хорошо, потому, что — Победа! Это было 9 мая 1945 года.
Я начал выходить на улицу, и однажды над самым нашим домом вдруг появился самолет, моноплан, а с ним еще четыре или пять с большими звездами на крыльях, он несколько раз перевернулся, сделал «горку» и улетел, а мама все обнимала меня и говорила: «Смотри, смотри — это наш папа!» Он перегонял в Москву, на Парад Победы группу из нескольких звездокрылых машин. Помню песню тех лет и даже ее мелодию, которую, вполне возможно, уже не помнит никто. В ней пелось о том, как житель приморского городка вернулся с войны домой:
Вот выхожу на приморский бульвар,
Сердце тревожно запело…
Сколько здесь было гуляющих пар,
Сколько здесь песен звенело…
Пусть опаленные стены стоят,
Пусть потемнел потолок,
Пусть ослепленные окна глядят -
Я не вернуться не мог…
Песня исполнялась в ритме вальса, две последние строчки куплета повторялись дважды. Помню и другую песню:
Барон фон дер Пшик,
Отведать русский штык
Давно собирался и мечтал,
Орал по радио,
Что в Сталинграде он…
Что на параде он
Получит штык…
Вскоре мы оказались в Москве, я еще был нездоров, а мама с папой ушли «на парад». В качестве утешительного приза они оставили мне тогда картонного филина, глаза которого ярко светились в темноте (под одеялом).
Видимо, после полетов в рыбной авиации здоровье у папы несколько улучшилось, он летал еще некоторое время и после парада Победы, однако еще в том же сорок пятом летная медкомиссия списала его на землю. И мы и оказались сначала в Кёнигсберге, а потом и в его предместье Циммербуде (сейчас г. Светлый), куда папу направили в качестве инженера-электрика на работу по восстановлению электростанции в Пиллау (Балтийск). Циммербуд находился в полукилометре от канала, который был отделен длиной песчаной косой от залива Фришхафен. Все это пространство занимало пустое тогда песчаное поле, где раньше, возможно, сажали картофель.
В самом Кёнигсберге мы были недолго, проездом, однако мне отчетливо запомнились два эпизода. Первый связан с тем, что папа купил копченого угря, и я первый раз ел такую восхитительную «вкуснятину». Немцы прекрасно его готовили, это было что-то совершенно незабываемое, почти фантастическое. Однако, по-видимому, эта рыба была достаточно дорогой, поскольку за два года пребывания на Балтике мы ее пробовали не более трех раз, и то совсем понемножку.
И второй. Многие здания в Кёнигсберге, по слухам, были разрушены массированным бомбовым ударом наших союзников, как только выяснилось, что по решению Ялтинской конференции Восточная Пруссия становится российской территорией. Помню развалины многоэтажного кирпичного дома, кровать на третьем этаже, с нее свисало белье, простыня медленно раскачивалась на ветру…
2. В Циммербуде
Мы появились там через два-три месяца после падения Кенигсберга и жили в той части поселка, где раньше квартировали офицеры СС (нем. SS, сокр. от SchutzStaffeln — охранные отряды), одной из самых одиозных организаций рейха. Одноэтажный домик с двумя квартирами, выходящими на противоположные стороны, был размещен на небольшом участке, где располагались также сад, огород и кирпичный сарай для скота под красной черепичной крышей. Наша квартира имела две комнаты, кухню, небольшую прихожую и лестницу, ведущую на сухой и довольно просторный (пустой) чердак. Напротив стоял еще небольшой деревянный сарайчик, где мы с ребятами играли «в штаб». В то время прыжок на травку с крыши сарайчика был на пределе моих возможностей. Этот секрет я хранил в глубокой тайне и, оставаясь дома один, нередко тренировался в прыжках, памятуя о том, как легко и непринужденно делали это ребята постарше.
Особый интерес представлял кирпичный сарай (с чердаком), пожалуй, не ниже самого дома. Кто-то прикрепил морской канат к обоим входам на чердак, и с помощью него я мог довольно быстро залезть туда с одной стороны и спуститься с другой. Веревка проходила наверх сквозь заросли плюща и, как мне помнится, даже миндаля, который прижимался к стене. Внутри сарая была цементная кормушка для скота, куда с помощью ручного насоса можно было подавать дождевую воду. Этой водой поили скот и смывали навоз прямо на огород.
За дальним забором огорода проходила булыжная автодорога. Налево она шла к кинотеатру («Чапаев», «Пархоменко», «Котовский», «Волга-Волга», «Василиса Прекрасная»…) и заводику по изготовлению гвоздей, в который попала бомба — видна была воронка и возвышались кучи оплавленных взрывом ржавых гвоздей. Эта дорога, кажется, вела на Пиллау, именно с этой стороны я ждал папу, когда он шел домой с работы. Однажды при выходе из кинотеатра толпа увлекла меня и с силой ударила носом о выступ в стене, из носа хлынула кровь. Я бежал домой по этой булыжной мостовой, буквально захлебываясь от крови: она попадала в горло, и я задыхался, одежда была залита кровью… Направо по этой же дороге был магазин, в котором «давали» хлеб.
Для сбора дождевой воды был организован водосток прямо с крыши дома, вода собиралась в некоем подобии металлической ванны, куда и был опущен шланг ручного насоса. Между домом и кирпичным сараем располагался вишневый садик, сотки три. В остальной же части сада, площадью также сотки три-четыре, росли сливы и яблони, на небольшом лужке посреди этой посадки стояла пара крепких деревянных скамеек. Прошло много времени, но я до сих пор восхищаюсь рациональностью, удобством и красотой этого, почти дачного, дворика.
Оставаясь один дома, я часто слушал радио «Говорит Москва». Очень любил музыкальные передачи, самой интересной из них для меня была та, что посвящалась разучиванию новой песни. Сначала играли всю песню целиком, потом мелодию проигрывали на различных музыкальных инструментах, так постепенно минут за пятнадцать можно было выучить слова одного-двух куплетов вместе с припевом и мелодией. Помню до сих пор песню «Москва майская»:
Чтобы ярче засверкали
Наши лозунги побед,
Чтобы руку поднял Сталин,
Посылая нам привет.
Или еще — «Марш артиллеристов»:
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой за честь своей страны…
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый «бог войны».
Артиллеристы…
А также «Широка страна моя родная», «Где же вы теперь, друзья однополчане?», «На солнечной поляночке», «Расцвела сирень, черемуха в саду», «Одинокая гармонь», «Вот солдаты идут», «Бьется в тесной печурке огонь…», «Эх, дороги…», «Три танкиста», «Тачанка-ростовчанка» и др. Помню некоторые песни в исполнении популярных тогда певцов Бунчикова и Нечаева: «Ой ты, северное море…». И, конечно же, Козловского и Лемешева: «Вижу чудное приволье…», «Едет, едет, едет к ней…», «Когда я на почте служил ямщиком…», «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга, как одна безумная душа поэта…». Эти голоса меня просто завораживали…
Помню, конечно, и знаменитые тогда стихи: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». Или: «Потомки сталинцами нас за этот подвиг назовут!» и др.
Мама и папа уходили утром на работу и приходили часов в шесть вечера, а в мои обязанности входила непременная покупка хлеба, для чего надо было «не прозевать, когда его привезут» и отстоять приличную очередь. Мне оставляли деньги и карточки на хлеб. Но хлеб «давали» не каждый день, а только пару раз в неделю, так что у меня было немало времени и для личной свободы.
3.Соседи и знакомые
Другую половину нашего домика занимала русская семья, и я довольно отчетливо помню пожилую женщину, лет 50-60, которую я называл «бабушка». Она была спокойной и доброжелательной. И, как мне кажется, мы оба были вполне довольны друг другом. Радио работало с перерывами в течение дня, и однажды я обнаружил, что по радио начинает звучать мелодия песни «Широка страна моя родная…», но вдруг обрывается и повторяется снова. Я пришел к соседке и хотел узнать, почему так происходит, но она некоторое время никак не могла понять, о чем я ее спрашиваю. Когда же я голосом несколько раз «сыграл» эту музыку, то она наконец поняла меня, улыбнулась и говорит: «Так это же позывные». Но я долго не мог понять, что же такое «позывные», и зачем они нужны.
До репатриации 1947 года в Циммербуде оставалось еще много немцев, они составляли большинство населения поселка. Я играл с немецкими детьми и научился объясняться на немецком языке. Моим родителям, как это ни странно, больше нравилось, когда я «гулял» с немецкими ребятами, чем с русскими. А объяснялось это очень просто: основным занятием наших были походы по лесу — сбор патронов и фаустпатронов, снарядов и взрывателей, беленьких шелковых мешочков с порохом или длинного «макаронного» пороха, попадался и бикфордов шнур. Все это нередко складывали в кучу, делали над ней костер, поджигали и убегали. Немецкие же дети в этом отношении были гораздо более разумны и сдержанны.
По соседству, со стороны вишневого сада, жила фрау Эмма, дородная женщина лет 35, в черном. Говорили, что она «эсэсовка». Это слово почему-то меня напрягало, но страха я не испытывал. Как-то она спросила: «Der Junge, willst du Katze?» (Мальчик, хочешь кошку?) Я ответил, что хочу, она ушла и через некоторое время вернулась с маленьким очаровательным котёнком, он был черный, с аккуратной беленькой «салфеткой» на грудке. Фрау Эмма подала мне котенка через забор и, когда я нежно прижал его к щеке, она засмеялась и быстро ушла.
В то время немцы, разумеется, не имели ни карточек, ни денег. Думаю, что многие из них тогда просто голодали. Я тоже не помню особой сытости. Некоторые русские ребятишки иногда приносили с собой кусочек жмыха, который можно было поделить ударом молотка, а потом сосать целый день, и это чудесное угощение не забыл до сих пор.
Однажды ночью к нам в окошко кто-то забрался и унес мешок комбикорма, который папа принес только вчера, чтобы выкармливать поросенка. Стекло аккуратно оклеили газетным листом и вырезали стеклорезом. Родители были очень расстроены, а соседка посоветовала «пойти и заявить», но папа сказал, что он никуда не пойдет. Я долго не мог понять, почему он не хочет, чтобы поймали вора, и, видимо, именно это недоумение и засело в моей памяти.
Со стороны сада с яблонями и сливами жила немецкая семья, где жил Ганс, мальчик лет четырнадцати, он частенько заходил ко мне, и у нас сложились вполне дружеские отношения.
Со стороны залива Фришхафен, справа от наших ворот жила русская семья, но я помню только мальчика лет двенадцати, которого звали Ленька. Самое интересное! На огороде у Леньки лежал практически целый немецкий истребитель «мессершмитт». Этот самолет либо получил незначительное повреждение в бою над заливом, либо у него кончилось горючее, и пилот совершил посадку в Ленькином огороде. Но о «мессере» речь впереди…
4. «Alles fur Deutschland»
(«Всё для Германии»)
Игры «в войну» или «в штаб» были делом обычным. Поэтому, как только первый раз кто-то из ребят произнес при мне слово «штаб», я стал думать, где бы нам расположить такое замечательное учреждение, и с этой целью стал обследовать деревянный сарайчик в нашем дворе, а также оба чердака: в доме и в кирпичном сарае. При обследовании чердака в доме меня ждал великолепный сюрприз. Бродя по чердаку и раздумывая над возможными преимуществами расположения здесь нашего штаба, я вдруг заметил, что доски пола пружинят, когда на них наступаешь. Оказалось, что под ними есть ниша, и там лежит что-то мягкое.
Это был ковер, свернутый в несколько раз, такой огромный, что я не мог не только спустить его вниз, в комнату, но даже просто развернуть. Поэтому я оставил ковер на чердаке до прихода папы, который может все. Но для того чтобы заставить папу сделать то, что мне бы хотелось, надо было поймать момент, когда он уже поужинал и немного отдохнул — он мог поговорить с мамой, или поиграть со мной, или что-нибудь почитать. Но после этого действовать надо было немедленно. В противном случае я получил бы хорошо знакомый ответ: «Валерка, ты же видишь, что я занят, давай отложим на завтра». Нет, я хотел сегодня, и у меня хватило терпения не рисковать, пытаясь превратить это «сегодня» в «сейчас». Короче, я выбрал момент правильно. Папа забрался на чердак, отправил нас с мамой на улицу, убедился, что в ковер «не заложена взрывчатка», и потом они вместе с мамой спустили его вниз, в комнату.
Когда ковер развернули, оказалось, что в нем были всего два предмета: игрушечное детское ружье с желтым деревянным прикладом и великолепный, с черной ручкой, с новенькой блестящей светло-коричневой портупеей и в красивых черных ножнах, эсэсовский кинжал. Он имел прямое обоюдоострое хромированное лезвие, с зеркальным блеском. Вдоль лезвия с двух сторон шло продолговатое углубление и черная надпись: «Alles fur Deutschland», — красивым готическим шрифтом.
Кинжал мягко, почти нежно и совершенно бесшумно входил в ножны и так же бесшумно извлекался из них. Папа долго его разглядывал, доставал из ножен и снова вставлял, потом дал его мне. Когда же и я наигрался вволю, папа как-то внимательно посмотрел на меня и спросил: «Ну, что ты об этом думаешь?»
Что я мог думать о своей замечательной находке? «Это очень красивая штука», — ответил я. — «И… все?» — как-то разочарованно спросил папа. — «Я очень рад, что она нашлась…» — добавил я. — «Посмотри-ка внимательно, Валерка, ты не заметил самого главного…» — с какой-то, как мне показалось, надеждой попросил папа. Я снова полюбовался кинжалом, повынимал-повставлял его в ножны, осторожно потрогал пальцами обоюдоострое зеркальное лезвие, но ничего нового или чего-либо особенного так и не заметил. Особенным, вообще говоря, было все.
«Это оружие ближнего боя, чтобы убивать людей, — пояснил папа, — оно дает возможность бесшумного, тайного, если хочешь, неожиданного и подлого, смертельного удара. Эта красивая штука омерзительна… Вот, что в ней самое главное». Потом он пояснил мне, что не так уж все и безоблачно бывает в отношениях среди офицеров… «А как же генералы, — спросил я, — им ведь нужна дисциплина?» — «А генералы, они и есть генералы и рассуждают просто: пусть дураки ковыряют друг друга этими красивыми ножичками, так ими проще командовать». — «Тогда, выходит, что немцы воюют не только с нами, но и между собой?» — «Конечно. Но, вообще-то в массе, люди все одинаковы». — «Как это — в массе?» — «Вот, например, если взять миллион человек, то среди них найдутся и гении, и подонки, и чемпионы по прыжкам». — «А если чемпион в другом миллионе, ведь он же один?» — «На самом деле чемпион, это тот, кто тренируется в чемпионы. А кто-то другой выращивает, например, помидоры или ловит рыбу и не тренируется. А станет тренироваться — и станет чемпионом». Все это было так интересно, а я ведь никогда раньше об этом и не думал… И еще я услышал (с детальным разбором) стихи: «Отделкой золотой блистает мой кинжал. Клинок надежный, без порока. Булат его хранит таинственный закал — наследье бранного Востока».
Умом я понимал, что папа, конечно, прав, что этот кинжал — очень опасная и злая штука, но его техническое совершенство пленило меня навсегда, и я очень переживал, когда буквально через пару недель кто-то из моих «друзей» грубо украл его. Это был кто-то из наших, из русских. «Украли? — Вот и хорошо!» — сказал папа.
Светлый (Циммербуде, Пайзе)
Модератор: Serg_08
-
logo
- ebay-копипастер
- Сообщения: 5837
- Зарегистрирован: 07-09-2004 05:00:00
- Откуда: НН
- Благодарил (а): 1413 раз
- Поблагодарили: 1309 раз
5. Личная свобода
Бедные мои мамочка и папочка, они так и не узнали, где бывал и с чем имел дело их сынишка в своем «свободном полете». Первый «нехороший случай» произошел прямо на берегу канала, куда мы с ребятами ходили купаться. Плавать я еще, конечно, не умел и «плавал», касаясь ногами дна и приседая так, чтобы вода была «по шейку». Однажды возле берега на воде оказался небольшой плотик. На нем лежал легкий шест, чтобы отталкиваться от дна. Я перепрыгнул с берега на плотик и взял шест. Плотик немного покачивало, но все было бы здорово, если бы… если бы шест почему-то не становился все короче и короче… Дело дошло до того, что я уже должен был присесть, потом встать на коленки, а моя рука, державшая шест, начала уходить под воду. Еще бы минута-другая, и я бы сам успел догадаться, в чем дело, и спокойно выйти из затруднения. Но в этот миг с берега раздался чей-то истошный крик: «Валерка, глубоко, прыгай!» Я вскочил с колен и, ни секунды не задумываясь, прыгнул в воду, но дна не достал. Я панически, беспорядочно изо всех сил работал руками и ногами под водой и, видимо, все же немного продвинулся к берегу, потому что кто-то из старших ребят схватил меня, наконец, за одежду и вытащил на берег. Когда я отплевался, отогрелся и немного просох, меня вдруг прошиб озноб страха от сознания того, что я чуть не утонул. Я вспомнил Стасика и разревелся от жалости к маме и папе.
Другой случай был связан с моей великой любовью к котятам. Недалеко от хлебного магазина одиноко стояла кирпичная стена — все, что осталось от дома, в который попала бомба. Проходя мимо, я увидел возле нее группу рабочих. С помощью веревки, укрепленной наверху стены, они раскачивали ее, чтобы обрушить. Стенка качалась, но падать не хотела. Потом кто-то сказал, что это опасно, и ее стали толкать длинным шестом, но она все равно не падала. А я стоял сбоку и видел, что там, куда должна была упасть стена, крадется котенок. Котенка надо было прогнать. Вместо того чтобы его просто чем-то напугать, пусть даже камешком, я бросился к нему, но тут стена упала, и в лицо пахнуло теплой, мягкой известковой и кирпичной пылью. «Да перестань ты плакать», — твердил мне рабочий в гимнастерке, — убежал твой котенок, я сам видел, вон туда побежал…» — А я все плакал и плакал… Только уже не из-за котенка.
Еще один неприятный эпизод был связан с моей излишней самостоятельностью и «грамотностью» в отношении взрывчатых веществ. Я хорошо знал еще по Керчи, что взрывчатка, например тол, очень полезна для разжигания дров в печи. А тут столько этого добра… зря пропадает. Достаточно спрыгнуть в любую траншею, и она приведет тебя в блиндаж или землянку, где в продолговатых зеленых ящиках покоятся по два фаустпатрона: две «дыни» (головки заряда) и две пусковых трубки. Помню даже бумажку-инструкцию к этим «стингерам», которая начиналась так: «Солдат! С этим оружием ты победишь любого врага» (переводил папа). Далее объяснялось, как надо подсоединить «дыню» к пусковой трубе, куда вставить пусковой капсюль, как откинуть прицельную рамку и, как расположить выход патрубка пусковой трубы (на плечо или под мышку). На этой бумажке, слева внизу, красовалась жирная свастика, обведенная черным кружком.
Ну почему не порадовать папу, когда он придет с работы? Я взял одну такую «дыню», принес ее домой и с минимальными усилиями с помощью зубила и молотка вскрыл ее совсем тонкую, как мне показалось, алюминиевую оболочку. Взрывчатка не была похожа на тол цвета солидола, она была гораздо светлее и немного поблескивала, как будто в ней была заморожена стеклянная вата. Я сидел на самом крылечке дома, легко откалывал кусочки взрывчатки зубилом и аккуратненько складывал их в металлическую коробочку, украшенную цветными лаковыми миниатюрами. Остался один какой-то «не такой» довольно твердый кусок, который я уже собирался разбить молотком, когда пришел папа и, увидев исковерканную оболочку фаустпатрона, сразу же заинтересовался моей «работой». Потом он очень терпеливо и доходчиво объяснял мне (в который раз!) почему никогда нельзя трогать никакие «военные штучки».
Но эту повальную эпидемию детских игр с боевым оружием остановить было невозможно. Достать новенький немецкий автомат, «шмайсер», проверить отсутствие патрона в патроннике и прицепить к нему пустую прямоугольную коробку «рожка» было делом десяти-пятнадцати минут. Достать плоский и длинный боевой немецкий штык, несколько боевых гранат или взрывателей тоже было несложно. А если вдруг на горизонте неожиданно появляются родители, то все это можно моментально утопить в том же самом колодце на огороде — завтра без проблем появится новая «игрушка». Так делали почти все ребята, кого я только знал. А у меня в сарае на деревянной балке под самой крышей лежали пять или семь поблескивающих от смазки пистолетов и револьверов различных систем. Правда, я никогда не видел, чтобы кто-то из ребят пытался стрелять, зато взрыватели, гранаты и даже снаряды бабахали чуть ли не каждый день. Знаете, как можно здорово бабахнуть? Надо взять патрон, прилепить к его донышку кусочек липкой глины и воткнуть в нее канцелярскую кнопку как раз напротив капсюля. Потом надо взять травинку и примотать ее ниткой к патрону, так чтобы обеспечить его падение капсюлем (кнопкой!) вниз. Все, «снаряд» готов. Теперь можно встать возле угла дома лицом к стене и протянуть руку со «снарядом» за угол. Прижмитесь щекой к стене и отпустите травинку, чтобы «снаряд» упал капсюлем на камень, цемент или асфальт. Здорово? И абсолютно безопасно… если никого рядом нет и… если травинка не оборвалась «когда ее не просят». А теперь… надо удирать!
Время шло, и у нас появлялись новые игры и увлечения, которые таили в себе не меньшие опасности, чем игры с оружием и боеприпасами. Был еще один мальчик, которого тоже звали Ленька, и мы с ним несколько дней бегали вместе. Это было очень короткое знакомство, и я даже не знал, где он живет. Сначала он удивил меня предложением: «Хочешь, пойдем собирать утятницу?» Я не знал, что это такое, но его лицо, покрытое нежным загаром, через который проступали крупные веснушки, сияло задорно и весело, так, что я мог только согласиться, и мы пошли. Идти оказалось совсем близко. «Утятница» росла на деревьях, она была то красного, то почти черного цвета и внешне напоминала малину. Очень вкусная ягода! Когда я стал дома рассказывать про эту «утятницу», то папа и мама в один голос решительно заявили, что такой ягоды не бывает. «Нет, бывает!» — торжествующе заявил я и показал свои пальцы и ладони, которые никак не хотели отмываться. «А… — сказали родители, — так это шелковица…» И рассказали о тутовом шелкопряде и о его коконах. Потом кто-то принес на продажу кусок парашютного шелка нежно-зеленого цвета, мама купила «отрез», и я некоторое время носил рубашку с коротким рукавом из этого плотного и тяжелого материала.
Ленька был примерно моего возраста, и нас объединил общий восторг, который мы испытывали, похваляясь своей ловкостью друг перед другом и перебегая дорогу перед самым бампером автомобиля (который тогда почему-то называли буфером). Кто это придумал, я не знаю, но первый раз такой «фокус» показал мне именно Ленька. Мы стояли у самой мостовой, когда справа показалась полуторка, которая быстро приближалась. Мы, вроде бы, остановились, чтобы пропустить машину, как вдруг со словами «Валерка, смотри!» он быстро перебежал дорогу под самым носом у водителя. Машина промелькнула мимо, а Ленька уже с той стороны дороги весело и призывно махал мне рукой. Я подождал совсем немного, мгновенно сообразив, что после нормального перехода через мостовую, я немедленно потеряю уважение нового друга. Следующим был «студебеккер», и я, подпустив его поближе, «дал полный газ» и услышал громкую брань шофера, который начал останавливать машину. Кто-то из взрослых стал нас воспитывать, но Ленька, как более опытный в таких проделках, схватил меня за руку, и мы помчались по переулкам, буквально осатанев от восторга и ужаса.
Остановившись, мы тут же восхищенно «признали» друг-друга, а также и то, что оба выполнили этот трюк «здоровски» и «ух ты, класс!». Фантазия наша разыгралась, мы, конечно же, не «перебегали дорогу» (какая проза!), мы «паслись» на ней. Мы паслись вместе еще два-три дня, потом некоторое время мы не встречались, как вдруг однажды, вернувшись с работы, мама сказала: «Сегодня, там, у хлебного магазина, под машину попал мальчик, мне кажется, что однажды он к тебе приходил…» — «Ленька?» — пролепетал я. — «Не знаю, как его зовут… звали, — поправилась мама, — но он погиб…»
На следующий день я искал его утром, а потом ждал, что он появится в очереди за хлебом (где мы и познакомились), но он так и не пришел. Потом я что-то делал у колодца на огороде и услышал, что духовой оркестр играет похоронный марш. По булыжной мостовой мимо нашего забора в направлении к Пиллау шла похоронная процессия. Я залез на забор и увидел, что впереди процессии медленно едет полуторка с опущенными вниз бортами кузова, на полу которого стоит гроб. В гробу лежал бледный-пребледный Ленька с длинной коричневой царапиной на лице. Ледяной ужас пробежал по моей спине… нет, я не плакал, но из головы никак не выходил один и тот же вопрос: «Откуда у него такая царапина? Я же точно помню, что на этом месте у Леньки всегда были только веснушки…»
Если вы подумали, что я рос беспризорником, то это лишь означает, что я просто не умею излагать свои мысли. Мама и папа очень много со мной занимались, читали, рассказывали, показывали, так что к шести годам я вполне прилично читал сам, хорошо знал и представлял не только как работает четырехтактный двигатель внутреннего сгорания (всасывание, сжатие, вспышка, выхлоп), но и знал на память немало стихов «вполне взрослого» содержания:
Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой…
С свинцом в груди и с жаждой мести,
Поникнув гордой головой…
Мне объясняли каждое слово, каждое предложение, я так чувствовал эту трагедию, что при словах: «Его убийца хладнокровно Навел удар… Спасенья нет… Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет…» — мое сердце стучало так часто и гулко, что я почти захлебывался от слез, а грудь сжимала невыносимая тоска: сейчас… вот сейчас будет этот выстрел… И когда, семнадцать лет спустя, я получал красный диплом инженер-физика, я твердо знал, что никогда, никаким оружием заниматься не буду.
Но родители бывали дома только в воскресенье, все другие дни они работали с утра и до вечера. Зато в воскресенье… «Хочешь, мы сделаем коробчатого змея и будем его запускать?» — спросил однажды папа. Я, конечно, хотел, но не знал, что значит «коробчатый» змей. А папа и мама уже загорелись этой идеей. Мама осталась дома «шить платье для змея», а чтобы «добыть для него кости», мы с папой пошли на болото. Оказалось, что «кости» — это стебли сухого камыша длиной около метра и толщиной около сантиметра. Мы принесли их целую охапку, «про запас» — это же змей, и при его падении на землю «кости» могут сломаться. За это время мама сшила из легкого цветного ситца два «платья», которые сегодня с несомненным успехом могли бы заменить две мини-юбки. Каждая «мини-юбка» имела по четыре узеньких продольных карманчика, куда плотно вставлялись «камышовые косточки», так что с помощью поперечных распорок из камыша все сооружение действительно напоминало пустую коробку. Когда с моря дул ровный ветер, то эта, метровой длины, «коробочка» поднималась очень высоко, так что найти ее взглядом в небе было совсем не просто. Более того, по нитке мы отправляли змею «письма» (небольшая бумажка с отверстием, склеенным слюной), которые он «читал» и (когда слюна высыхала) сбрасывал вниз после «прочтения».
Всеобщему восторгу не было предела, но больше всех, видимо, радовались родители, поскольку змей долго не пускал всю ребячью ватагу на лесные прогулки, связанные с поисками опасных «военных штучек».
Когда мы собирали камыш для змея, я увидел в болоте необыкновенное черного цвета существо, которое лишь отдаленно напоминало червяка. Оно не только извивалось, но и могло собираться в черный каплевидный сгусток, а потом выпускало из него тонкое извивающееся тело, подобное щупальцу или жалу. Оказалась, что это пиявка, которая «может присосаться и высасывать кровь», что произвело на меня сильнейшее впечатление, и потом, просыпаясь ночью после этого знакомства, я непроизвольно поджимал под себя ноги и так долго «спасался» от этих пиявок.
Другой эпизод связан с «Пионерской правдой». Папа показал мне статью, о том, как можно дома самому делать простенькие фокусы. «Ты научись сначала сам, а потом вы и с ребятами поиграете», — сказал он. Больше всего мне понравился фокус, который назывался «спички-лакомки», но что такое «лакомки» я еще не знал. «Считай, что лакомки — это те, кто любит сладкое», — пояснил папа. И действительно… Возьмите чайное блюдечко, налейте в него воды и пустите туда поплавать три-четыре спички. Так они плавают где попало… Теперь бросьте в блюдечко малюсенький кусочек сахара, и тогда все спички соберутся именно у того места, куда вы положили сахар. А вот мыло они не любят — оно ведь невкусное! — они сразу же «убегают» от того места, куда вы бросили кусочек мыла. Это было удивительно, но я еще, конечно, и понятия не имел о том, что это не фокусы, а хорошо известные физические опыты.
Однажды папа повел меня на старый пирс, с которого немцы удили рыбу (кажется, это было далеко от нас, слева по берегу залива). Больше всего мне запомнилось, как один рыбак поймал угря длиной, наверное, более полуметра и посадил его в ведро с морской водой. Пройдя немного по пирсу и оглянувшись, мы увидели, что угорь уже скользит по камням. Затем рыбак, заметив, что рыба выбралась из ведра, схватил угря и долго колотил его головой об камни, слишком долго, как мне показалось.
Через некоторое время и мне захотелось пойти на пирс порыбачить, но у меня не было рыболовного крючка. Папа сказал, что у него, кажется, есть крючки, достал кошелек, развернул его, и я увидел, что там внутри зацеплена пара крючков. Оказалось, что эти крючки были запасены у него еще в Керчи, «на всякий случай», и такая предусмотрительность настолько мне понравилась, что я запомнил это навсегда. Удочку с поплавком из бутылочной пробки я смастерил сам и отправился рыбачить на пирс. Там рыбачили немцы, человек шесть, и сначала на меня никто не обратил внимания. На мне же не было написано, немец я или русский и, когда прошло более часа, а у меня ничего так и не поймалось, ко мне подошел рыбак, лет сорока, видимо, чтобы как-то мне помочь, и спросил, можно ли посмотреть мою удочку.
Я ответил утвердительно и только тогда, по акценту, он понял, что я — русский мальчишка. Пока он рассматривал крючок, грузило, поплавок и обычную швейную нитку вместо лески, его настроение и отношение ко мне, я это отчетливо видел, сильно изменилось. «Неправильно, — сказал он, — ты ничего не поймаешь», — и неожиданно брезгливо бросил мою снасть на пирс. Такого отношения к себе я никогда раньше не испытывал, и мое долгое недоумение заставило меня хорошо запомнить этот, в буквальном смысле, межпланетный контакт. Прошло много лет, и я понял, что с ним тогда произошло, понял после того, как меня самого грубо обмануло мое государство, резко сократив финансирование науки.
А произошло, видимо, вот, что… Германия процветала, звучали военные марши и трубы пели: «Alles fur Deutschland», и была неприступная крепость Кёнигсберг, которая под ударами советских войск пала, вдруг, совершенно неожиданно, за три дня (штурм Кёнигсберга продолжался с 6 по 9 апреля 1945 года). И вот теперь жители Восточной Пруссии повисли на краю пропасти репатриации в разгромленную Германию, в неизвестность… А тут он вдруг натыкается на русского мальчишку, этого пришельца, который запросто, как у себя дома, сидит на его пирсе и ловит его рыбу без малейшего понимания сути процесса, и ловит не ради выживания, как это приходится делать теперь ему самому, а так, ради интереса, как турист! И дрогнуло его европейское воспитание, и он в сердцах, брезгливо бросил мою снасть на пирс. Это была нормальная реакция здорового организма. Я же обиженно смотал удочку и молча ушел домой. Дома я ничего не рассказал, но на пирс больше не ходил.
Нередко папа брал меня с собой в лес и показывал всякие «военные штучки», подробно объясняя, почему их нельзя трогать. Помню довольно далекий поход по железнодорожному полотну, который привел нас к большому скоплению немецкой бронированной техники. На всех этих машинах было изображение черного креста. Это были танки, самоходные пушки и бронированные машины с длинными лавками для солдат. Помню, возможно, русские, огромные пушки с опущенными вниз стволами и открытым затвором такого большого диаметра, что мне казалось, будто я мог бы вставить туда обе ноги. Недалеко находились и гильзы от снарядов, и, где-то поблизости, удалось отыскать беленькие шелковые мешочки с порохом, был также и длинный, напоминающий макароны полуметровой длины, порох, который горел красивым зеленоватым пламенем.
Однажды в лесу мы нашли русский истребитель. Его хвост высоко торчал над землей. Самолет, видимо, врезался под большим углом, так что пропеллер и мотор почти утонули в земле, а кабина была всего в метре от поверхности. Погибший пилот был в кабине, и папа сделал что-то совсем для меня непонятное: он опустил два пальца в нагрудный карман пилота и что-то там долго искал, но так ничего и не нашел. Потом папа сказал, что искал личный медальон пилота, по номеру которого можно узнать его имя и фамилию. Он пояснил, что такой поиск обязан сделать каждый, кто найдет погибшего, чтобы передать этот медальон в военную комендатуру, но, раз медальона уже нет, то, видимо, его уже передал кто-то другой.
Следы еще одного эпизода войны мы нашли в сосновом лесу. Длинные, небольшой толщины, сосновые бревна были аккуратно сложены в штабель высотой метра два-три. Противники находились с противоположных торцов. С одной стороны, метрах в трех, на пеньке, склонив голову на грудь, сидел русский солдат, в каске, с автоматом ППШ на коленях. С другой стороны, вплотную к бревнам лежал на животе немецкий солдат, в немецкой каске. Его правая рука с пистолетом была протянута в щель между бревнами, в сторону нашего солдата. Папа сказал, что, видимо, русский сел на пень отдохнуть, а за бревнами лежал раненый немец, который и застрелил его из пистолета, но сам тоже не выжил.
Все подобные случаи производили на меня сильнейшее впечатление, я долго не мог про них забыть и часто задумывался о том, как же все это могло произойти, и, конечно, сильно переживал и за одних, и за других.
Собираясь в Восточную Пруссию, мои родители, конечно, даже не могли себе представить, что их сынишку там ожидают опасности и тяжелые впечатления. И они всячески старались смягчить эти неприятности самыми разными способами. Однажды папа принес мне крольчонка, которого надо было кормить травой, и я навсегда запомнил душистый запах свежего клевера и жужжание шмелей в его белых и розовых цветках. Запомнилось также и синее-синее небо с поющим и трепещущим в одной точке жаворонком, и длинные стаи ласточек, которые любили садиться на электрических проводах, их нескончаемый нежный щебет, и многоцветная радуга над морским заливом.
6. Позорнейший случай
В очереди за хлебом надо было стоять часа два-три. Особенно неприятно это было в летнюю жару, когда из уличной тени ты попадаешь в душный магазинчик, где давление и возбуждение вспотевшей толпы заметно возрастает. В один из таких дней, когда передо мной уже оставалось человек пять, я увидел, как за стол, возле окна, сели трое солдат. Они положили на стол хлеб, что-то еще и, главное, сыр. Кусочек сыра, весом грамм триста, приковал к себе мое внимание, он мягко поблескивал своей желтизной в лучах солнышка, которые проникали сквозь щели ставен. Я разглядывал его разнокалиберные дырочки на мягких тонких ломтиках, которые острым ножиком отрезали солдаты, и несколько раз сглотнул слюну… До сих пор не могу понять, как это случилось, но когда подошла моя очередь, я протянул деньги и карточки, и громко заявил: «Сыру… на все!»
«Мальчик, я же тебя знаю, — сказала мне продавщица, — ты всегда покупаешь только хлеб». — «Я сказал: сыру, значит, сыру», — чуть ли не грубо ответил проснувшийся во мне звереныш, и я получил вожделенный кусок величиной с пачку сигарет. Пробиваясь, как во сне, к выходу через толпу, я видел обращенные на меня изумленные взгляды — сыр можно было купить рядом, не отстаивая огромной очереди за хлебом, — а потом во дворе, за магазином, давился этим сыром и захлебывался слезами от сознания собственного ничтожества.
Но, как же теперь быть? Я не могу сказать дома правду… Нет, не потому, что я чего-либо боюсь и не потому, что мне стыдно… А потому, что мои мама и папа не заслуживают такого негодного сына… А потому, что им будет очень больно узнать, что их сынишка, о котором они всегда так нежно заботятся… украл… да, именно украл в магазине кусок сыру. А был ли я, действительно, голоден? Да нет же, конечно, нет, но я никак не мог понять, почему же так случилось… Все, решено! Я скажу дома, что просто потерял и деньги, и талоны… в очереди, да… уронил, наверное, где-то в толпе. Но, почему продавщица сказала, что она меня знает? Почему?.. Так ведь это же тетя Даша… и они знакомы с мамой… Все равно, буду стоять на своем: потерял и деньги, и талоны, буду стоять на своем… потому, да потому, что больше со мной никогда в жизни ничего подобного этому позору не случится! Никогда!
О, какое хладнокровие на всю жизнь к самым различным дорогим «цацкам» воспитал во мне этот случай. Дома к моей потере отнеслись так спокойно, как будто давно ожидали от меня чего-то подобного, но меня продолжал еще долго жечь этот тайный стыд, особенно вечером, когда после работы все садились за стол ужинать и резали хлеб. Я всегда помнил, что тогда мы ужинали без хлеба…
7. «Такой же мальчик, только голодный…»
Примерно через неделю произошел другой позорнейший случай, но не со мной, а с другим мальчиком… А может быть, этот позор был вовсе и не его позор, а просто тот же самый звереныш проснулся во мне еще один раз?
Входная дверь в нашу квартиру имела наверху окно, где вместо стекла висела занавеска. Я иногда пользовался этим окном и вылезал на улицу через закрытую дверь, когда не хотел брать с собой ключ, чтобы его не потерять. Как-то вечером у меня не хватило терпения ждать, когда мама придет с работы, и я пошел ее встречать, оставив дверь закрытой, поскольку папа должен был прийти намного позже. Мы встретились с мамой довольно быстро, пришли домой, открыли дверь и несколько минут были на кухне, а потом прошли в комнату, где нас и ожидал сюрприз. Посреди комнаты, низко опустив голову, стоял немецкий мальчик лет десяти. Видимо, он залез в дверное окно сразу же, как только я ушел, а потом просто не успел уйти, как мы уже вернулись с мамой. Худенький, с угловатым, худым лицом и большими глазами, он стоял молча, не поднимая глаз, и сначала мне показалось, что я его уже где-то видел. Потом я вспомнил про воров, которые утащили мешок с комбикормом, но особенно меня возмутило то, что теперь я не могу пойти не только погулять с ребятами, но даже и за хлебом сходить. Ведь, оказывается, к нам всегда можно залезть через это дверное окно!
«Ах ты, фашист!» — невольно вырвался мой звереныш, и кулаки мои безотчетно сжались. — «Замолчи! Никакой он не фашист! — строго сказала мама, — он такой же мальчик, как и ты… только голодный…» — И на слове «голодный» голос ее как-то дрогнул и «поскользнулся»… И еще меня поразили эти слова: «такой же мальчик»… Может быть, тетя Даша уже сказала маме, что я вор?
Мама дала мне книжку и сказала, чтобы я немедленно отнес ее соседке, «бабушке», и передал ей спасибо, мама ее уже прочла… Когда я пришел к «бабушке», у них по радио передавали песню «Полюшко-поле», а потом я рассказал ей про «фашиста». «Да какой же он фашист, это просто голодный мальчик», — она в точности повторила мамины слова… Мне даже показалось, что она уже знала этого мальчика.
Когда я возвращался домой, мимо меня прошел тот же «фашист», но теперь он нес в руках полбуханки черного хлеба. Моего хлеба! Того самого хлеба, за которым я сегодня столько стоял в очереди! А дома я узнал еще одну новость: за то время, пока меня не было дома, мама скормила этому фашисту всю мою манную кашу! И тут мой «звереныш» вырвался на волю: «Ну, давай, мамочка, я буду целыми днями стоять за хлебом, а ты будешь кормить всю фашистскую армию!» — «Ну, давай», — чуть ли не улыбаясь, ответила мама. — «А ты знаешь, что они убили Ленькиного отца?!» — чуть ли не закричал я. — «А ты знаешь, как он похож на…» — и она разрыдалась. «На Стасика…» — медленно дошло до меня, и я бросился ее обнимать…
Когда мы успокоились, мама хотела приготовить ужин к папиному приходу, но оказалось, что у нас пропала вся крупа. Где мы только ее не искали, но найти никак не могли, а потом я случайно открыл чугунную дверцу в плите и увидел там белый мешочек. Этот мешочек был не наш, но в нем находилась вся крупа, какая только у нас была: примерно грамм по двести манки, риса и пшена. Все зерно было перемешано в этом мешочке, и мы долго отделяли одно от другого…
Когда папа пришел с работы, мы уже успели успокоиться, но он заметил красные глаза и спросил, в чем дело. А мама ответила, что все в порядке и что «это наш с Валеркой небольшой секрет». Тайну же о том, сказала ли тетя Даша маме про сыр или нет, я так никогда и не разгадал, но теперь все же думаю, что сказала.
8. Ганс и его дедушка
Гансу было лет четырнадцать. Он появился у нас во дворе уже после того, как я хорошо усвоил элементарный урок, что мальчик, это только мальчик, даже, если он немец, а фашисты давно все разбежались, их теперь просто так не увидишь. Сначала мы играли с ручным водяным насосом зеленого цвета, который стоял слева от входной двери нашего жилища. Его всасывающий рукав был опущен в ванну с дождевой водой, а с выходного патрубка, направленного вверх, папа снял выходной рукав. Потом в этот патрубок мы забивали деревянную пробку и начинали качать: вперед — назад, вперед — назад… И, когда поднималось достаточно высокое давление, деревянная пробка вылетала, а за ней поднимался фонтан воды высотой метров пять. Нам было очень весело, и приятно, особенно в жару.
Уходя на работу, родители оставляли мне еду на целый день, и, когда приходило время, мы уничтожали ее вместе с Гансом. Аппетит у меня был неважный, и Ганс отлично меня выручал, так что мама, приходя домой, всегда была очень довольна, что я «нормально покушал». Однажды мама оставила мне несколько бутербродов, слегка намазанных сливочным маслом, и когда мы начали их есть, Ганс сказал: «А мы раньше мазали бутерброд маслом так, что хлеба не было видно…»
Как-то Ганс принес кусок сосновой коры и с помощью острого перочинного ножика сделал из него очень красивый, гладкий кораблик под бумажным парусом. Он делал много таких корабликов самой разной формы, и мы пускали их поплавать в ванне с дождевой водой. А еще мы с Гансом смотрели цветные пленки с русскими сказками на моем диапроекторе, и там, где ему было непонятно по-русски, мы искали и находили «общий язык». Это тоже было очень интересно. Больше всего ему нравилась сказка «Иван-царевич и Серый Волк», особенно тот кадр, где Иван-царевич вместе с Марьей-царевной скачет верхом на Сером Волке по красивому волшебному лесу…
Однажды Ганс принес новый кораблик, но совсем необычный: в самой его середине была большая круглая дыра. Я посмотрел кораблик и сказал, что он красивый, но как жаль, что с этой дырой он утонет в воде. Ганс сказал, что не утонет, и мы заспорили. «А если не утонет, ты отдашь мне пленку про Ивана-царевича?» — спросил Ганс. Я немного подумал: «Пленка эта у меня давно, и она уже мне немного надоела… да утонет кораблик с такой большущей дырой, утонет, наверняка!» — и согласился. Ганс опустил кораблик на воду, и тот преспокойненько плавал на поверхности. Я был потрясен: «Да как же так!? Ведь во всех книжках корабль тонет, если получает пробоину… Вот по каналу, совсем рядом, ходят тральщики и достают морские мины… Папа говорил, что у них дно бронировано, чтобы при случайном взрыве не было пробоины…» Но Ганс спокойно пояснил, что кораблик деревянный, а сухое дерево всегда плавает, будь это кораблик, или будь это даже деревянный утюг.
Короче, пленку с Иваном-царевичем, Марьй-царевной и Серым Волком мне пришлось отдать, что я и сделал без особого сожаления. После этого мы продолжали дружить, а потом случилось так, что Ганса не было чуть ли не целую неделю. Я всегда очень привыкал к своим друзьям и буквально страдал, если их почему-то долго не было. А Ганс жил совсем недалеко, и я решил к нему сходить. Удивительно устроена наша память, я закрываю глаза и слышу, как, выйдя на крыльцо своего дома, Ганса зовет домой его бабушка: «Ханс, Ханс, кома гия! Ханс, кома гия!»
Я поднялся на это крыльцо и постучал в дверь, но мне никто не ответил. Я постучал еще раз и обнаружил, что дверь открыта, тогда я вошел в дом. В комнате был старик, вся его белая, серебристая от седины голова поблескивала очень красиво, такого я еще не видал. Я спросил, где Ганс и der alte Mann ответил, что Ганс скоро придет, и что я могу присесть и подождать его. Я поблагодарил, присел на стул и удивился: напротив меня всю стену занимал огромный книжный шкаф со множеством книг. Такого количества книг я раньше никогда и нигде не видал. Заметив мое удивление, хозяин спросил: «Ты любишь книги?» — и разрешил мне взять любую. Я взял средних размеров книгу темно-зеленого цвета, вернулся на стул и стал ее разглядывать.
Хозяин подошел ко мне поближе и спросил, умею ли я читать, на что я ответил, что да, умею. На одном из рисунков в характерной позе был изображен дирижер, с палочкой в правой руке. Больше всего меня удивило водруженное на его носу пенсне: таких очков, без опорных дужек, я еще никогда не видал — интересно, как же они держатся на переносице? — «Ну, прочти, пожалуйста, что тут написано», — и он показал на подпись под рисунком. Я не сообразил, что в немецком языке могут быть и буквы совсем другие, но сдаваться уже было поздно. И тут мне повезло! Внимательно разглядывая незнакомые буквы, я вдруг увидел, что одна их них, немецкая буква «g» удивительным образом напоминает то самое пенсне на рисунке, которое меня так поразило, и я в раздумье пробормотал: «Мне кажется, что вот эта буква означает очки…» — Как он смеялся! Смеялся и повторял: «Ты хороший мальчик, о, я знаю, ты хороший мальчик…»
Это был совершенно необыкновенный старик. Еще бы, ведь рядом был Кёнигсберг — старинный университетский город, город Канта и Бесселя! Он предложил мне другую, очень красивую детскую книжку с цветными картинками. (На одной из них был изображен горбатый карлик с огромным носом, который перед кем-то склонился так, что его нос почти касался земли.) Но я отказался, мне хотелось спросить папу, что означает немецкая буква «g» под рисунком, и почему так смеялся der alte Mann.
Пришел Ганс, он сказал, что немного был болен и поэтому не заходил ко мне. Затем der alte Mann позвал нас на кухню, чтобы пообедать и, оставив книжку о симфоническом оркестре в комнате на столе, я вместе с Гансом тоже пошел на кухню. Там мы с ним помыли руки и сели за стол. На столе стояла красивая фарфоровая супница в форме круглой вазы и три глубоких тарелки с цветными рисунками и узорами. Такой посуды я никогда раньше не видал, да и позднее, если и видел, то разве только в музеях… Der alte Mann взял необыкновенной красоты половник и налил супу — сначала в мою тарелку, так что я зарделся от такого внимания. Красивая, тяжелая ложка…
В тарелке была налита прозрачная горячая жидкость, в которой плавали какие-то зеленого цвета зубчатые листочки и несколько кубиков вареной картошки. Я зачерпнул суп ложкой и отправил его в рот. Это был суп из крапивы! И как мне показалось, даже несоленый суп! Я не знал, что мне делать… «Так у них не только другой язык и другие буквы, у них, оказывается, и пища совсем другая…» — размышлял я. «Не можешь? — спросил меня хозяин тихо. — А мы едим…» — Через некоторое время, так больше и не прикоснувшись к этому супу из крапивы, я вышел на крыльцо, чтобы идти домой, но меня остановил der alte Mann: «Мальчик, возьми, пожалуйста, эту книгу, она теперь твоя».
В 1947 году Ганс уехал, как говорят, по-английски, не простившись, но так случилось скорее всего из-за неразберихи в организации отъезда, когда, допустим, поздно вечером им сообщили, что поезд уходит рано утром. В том же году я пошел учиться в школу и больше не посещал домик Ганса, а потом мы и сами уехали из Циммербуда довольно поспешно, о чем расскажу дальше.
Родители мои, повинуясь своей летной профессии и в надежде как-то заработать себе на жилье, всю жизнь метались по стране, разоренной войной, от Крайнего Запада до Восточной Сибири и Крайнего Севера, а книжка, которую подарил мне der alte Mann, тоже путешествовала вместе с нами, пока наконец где-то не потерялась. Когда я стал постарше, то неоднократно вспоминал дедушку Ганса, и мои фантазии почему-то рисовали его профессором Кёнигсбергского университета: то профессором западной литературы, то профессором истории, и даже профессором физики, но непременно профессором. Я думал также и о том, что такую библиотеку, какая была у него, во время репатриации взять с собой в Германию было, видимо, нереально, и очень сожалел, что der alte Mann мог ее лишиться. Мне казалось, что эти книги представляли большую ценность для него, и я всегда удивлялся тому, как легко он нашел путь к моему сердцу.
Бедные мои мамочка и папочка, они так и не узнали, где бывал и с чем имел дело их сынишка в своем «свободном полете». Первый «нехороший случай» произошел прямо на берегу канала, куда мы с ребятами ходили купаться. Плавать я еще, конечно, не умел и «плавал», касаясь ногами дна и приседая так, чтобы вода была «по шейку». Однажды возле берега на воде оказался небольшой плотик. На нем лежал легкий шест, чтобы отталкиваться от дна. Я перепрыгнул с берега на плотик и взял шест. Плотик немного покачивало, но все было бы здорово, если бы… если бы шест почему-то не становился все короче и короче… Дело дошло до того, что я уже должен был присесть, потом встать на коленки, а моя рука, державшая шест, начала уходить под воду. Еще бы минута-другая, и я бы сам успел догадаться, в чем дело, и спокойно выйти из затруднения. Но в этот миг с берега раздался чей-то истошный крик: «Валерка, глубоко, прыгай!» Я вскочил с колен и, ни секунды не задумываясь, прыгнул в воду, но дна не достал. Я панически, беспорядочно изо всех сил работал руками и ногами под водой и, видимо, все же немного продвинулся к берегу, потому что кто-то из старших ребят схватил меня, наконец, за одежду и вытащил на берег. Когда я отплевался, отогрелся и немного просох, меня вдруг прошиб озноб страха от сознания того, что я чуть не утонул. Я вспомнил Стасика и разревелся от жалости к маме и папе.
Другой случай был связан с моей великой любовью к котятам. Недалеко от хлебного магазина одиноко стояла кирпичная стена — все, что осталось от дома, в который попала бомба. Проходя мимо, я увидел возле нее группу рабочих. С помощью веревки, укрепленной наверху стены, они раскачивали ее, чтобы обрушить. Стенка качалась, но падать не хотела. Потом кто-то сказал, что это опасно, и ее стали толкать длинным шестом, но она все равно не падала. А я стоял сбоку и видел, что там, куда должна была упасть стена, крадется котенок. Котенка надо было прогнать. Вместо того чтобы его просто чем-то напугать, пусть даже камешком, я бросился к нему, но тут стена упала, и в лицо пахнуло теплой, мягкой известковой и кирпичной пылью. «Да перестань ты плакать», — твердил мне рабочий в гимнастерке, — убежал твой котенок, я сам видел, вон туда побежал…» — А я все плакал и плакал… Только уже не из-за котенка.
Еще один неприятный эпизод был связан с моей излишней самостоятельностью и «грамотностью» в отношении взрывчатых веществ. Я хорошо знал еще по Керчи, что взрывчатка, например тол, очень полезна для разжигания дров в печи. А тут столько этого добра… зря пропадает. Достаточно спрыгнуть в любую траншею, и она приведет тебя в блиндаж или землянку, где в продолговатых зеленых ящиках покоятся по два фаустпатрона: две «дыни» (головки заряда) и две пусковых трубки. Помню даже бумажку-инструкцию к этим «стингерам», которая начиналась так: «Солдат! С этим оружием ты победишь любого врага» (переводил папа). Далее объяснялось, как надо подсоединить «дыню» к пусковой трубе, куда вставить пусковой капсюль, как откинуть прицельную рамку и, как расположить выход патрубка пусковой трубы (на плечо или под мышку). На этой бумажке, слева внизу, красовалась жирная свастика, обведенная черным кружком.
Ну почему не порадовать папу, когда он придет с работы? Я взял одну такую «дыню», принес ее домой и с минимальными усилиями с помощью зубила и молотка вскрыл ее совсем тонкую, как мне показалось, алюминиевую оболочку. Взрывчатка не была похожа на тол цвета солидола, она была гораздо светлее и немного поблескивала, как будто в ней была заморожена стеклянная вата. Я сидел на самом крылечке дома, легко откалывал кусочки взрывчатки зубилом и аккуратненько складывал их в металлическую коробочку, украшенную цветными лаковыми миниатюрами. Остался один какой-то «не такой» довольно твердый кусок, который я уже собирался разбить молотком, когда пришел папа и, увидев исковерканную оболочку фаустпатрона, сразу же заинтересовался моей «работой». Потом он очень терпеливо и доходчиво объяснял мне (в который раз!) почему никогда нельзя трогать никакие «военные штучки».
Но эту повальную эпидемию детских игр с боевым оружием остановить было невозможно. Достать новенький немецкий автомат, «шмайсер», проверить отсутствие патрона в патроннике и прицепить к нему пустую прямоугольную коробку «рожка» было делом десяти-пятнадцати минут. Достать плоский и длинный боевой немецкий штык, несколько боевых гранат или взрывателей тоже было несложно. А если вдруг на горизонте неожиданно появляются родители, то все это можно моментально утопить в том же самом колодце на огороде — завтра без проблем появится новая «игрушка». Так делали почти все ребята, кого я только знал. А у меня в сарае на деревянной балке под самой крышей лежали пять или семь поблескивающих от смазки пистолетов и револьверов различных систем. Правда, я никогда не видел, чтобы кто-то из ребят пытался стрелять, зато взрыватели, гранаты и даже снаряды бабахали чуть ли не каждый день. Знаете, как можно здорово бабахнуть? Надо взять патрон, прилепить к его донышку кусочек липкой глины и воткнуть в нее канцелярскую кнопку как раз напротив капсюля. Потом надо взять травинку и примотать ее ниткой к патрону, так чтобы обеспечить его падение капсюлем (кнопкой!) вниз. Все, «снаряд» готов. Теперь можно встать возле угла дома лицом к стене и протянуть руку со «снарядом» за угол. Прижмитесь щекой к стене и отпустите травинку, чтобы «снаряд» упал капсюлем на камень, цемент или асфальт. Здорово? И абсолютно безопасно… если никого рядом нет и… если травинка не оборвалась «когда ее не просят». А теперь… надо удирать!
Время шло, и у нас появлялись новые игры и увлечения, которые таили в себе не меньшие опасности, чем игры с оружием и боеприпасами. Был еще один мальчик, которого тоже звали Ленька, и мы с ним несколько дней бегали вместе. Это было очень короткое знакомство, и я даже не знал, где он живет. Сначала он удивил меня предложением: «Хочешь, пойдем собирать утятницу?» Я не знал, что это такое, но его лицо, покрытое нежным загаром, через который проступали крупные веснушки, сияло задорно и весело, так, что я мог только согласиться, и мы пошли. Идти оказалось совсем близко. «Утятница» росла на деревьях, она была то красного, то почти черного цвета и внешне напоминала малину. Очень вкусная ягода! Когда я стал дома рассказывать про эту «утятницу», то папа и мама в один голос решительно заявили, что такой ягоды не бывает. «Нет, бывает!» — торжествующе заявил я и показал свои пальцы и ладони, которые никак не хотели отмываться. «А… — сказали родители, — так это шелковица…» И рассказали о тутовом шелкопряде и о его коконах. Потом кто-то принес на продажу кусок парашютного шелка нежно-зеленого цвета, мама купила «отрез», и я некоторое время носил рубашку с коротким рукавом из этого плотного и тяжелого материала.
Ленька был примерно моего возраста, и нас объединил общий восторг, который мы испытывали, похваляясь своей ловкостью друг перед другом и перебегая дорогу перед самым бампером автомобиля (который тогда почему-то называли буфером). Кто это придумал, я не знаю, но первый раз такой «фокус» показал мне именно Ленька. Мы стояли у самой мостовой, когда справа показалась полуторка, которая быстро приближалась. Мы, вроде бы, остановились, чтобы пропустить машину, как вдруг со словами «Валерка, смотри!» он быстро перебежал дорогу под самым носом у водителя. Машина промелькнула мимо, а Ленька уже с той стороны дороги весело и призывно махал мне рукой. Я подождал совсем немного, мгновенно сообразив, что после нормального перехода через мостовую, я немедленно потеряю уважение нового друга. Следующим был «студебеккер», и я, подпустив его поближе, «дал полный газ» и услышал громкую брань шофера, который начал останавливать машину. Кто-то из взрослых стал нас воспитывать, но Ленька, как более опытный в таких проделках, схватил меня за руку, и мы помчались по переулкам, буквально осатанев от восторга и ужаса.
Остановившись, мы тут же восхищенно «признали» друг-друга, а также и то, что оба выполнили этот трюк «здоровски» и «ух ты, класс!». Фантазия наша разыгралась, мы, конечно же, не «перебегали дорогу» (какая проза!), мы «паслись» на ней. Мы паслись вместе еще два-три дня, потом некоторое время мы не встречались, как вдруг однажды, вернувшись с работы, мама сказала: «Сегодня, там, у хлебного магазина, под машину попал мальчик, мне кажется, что однажды он к тебе приходил…» — «Ленька?» — пролепетал я. — «Не знаю, как его зовут… звали, — поправилась мама, — но он погиб…»
На следующий день я искал его утром, а потом ждал, что он появится в очереди за хлебом (где мы и познакомились), но он так и не пришел. Потом я что-то делал у колодца на огороде и услышал, что духовой оркестр играет похоронный марш. По булыжной мостовой мимо нашего забора в направлении к Пиллау шла похоронная процессия. Я залез на забор и увидел, что впереди процессии медленно едет полуторка с опущенными вниз бортами кузова, на полу которого стоит гроб. В гробу лежал бледный-пребледный Ленька с длинной коричневой царапиной на лице. Ледяной ужас пробежал по моей спине… нет, я не плакал, но из головы никак не выходил один и тот же вопрос: «Откуда у него такая царапина? Я же точно помню, что на этом месте у Леньки всегда были только веснушки…»
Если вы подумали, что я рос беспризорником, то это лишь означает, что я просто не умею излагать свои мысли. Мама и папа очень много со мной занимались, читали, рассказывали, показывали, так что к шести годам я вполне прилично читал сам, хорошо знал и представлял не только как работает четырехтактный двигатель внутреннего сгорания (всасывание, сжатие, вспышка, выхлоп), но и знал на память немало стихов «вполне взрослого» содержания:
Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой…
С свинцом в груди и с жаждой мести,
Поникнув гордой головой…
Мне объясняли каждое слово, каждое предложение, я так чувствовал эту трагедию, что при словах: «Его убийца хладнокровно Навел удар… Спасенья нет… Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет…» — мое сердце стучало так часто и гулко, что я почти захлебывался от слез, а грудь сжимала невыносимая тоска: сейчас… вот сейчас будет этот выстрел… И когда, семнадцать лет спустя, я получал красный диплом инженер-физика, я твердо знал, что никогда, никаким оружием заниматься не буду.
Но родители бывали дома только в воскресенье, все другие дни они работали с утра и до вечера. Зато в воскресенье… «Хочешь, мы сделаем коробчатого змея и будем его запускать?» — спросил однажды папа. Я, конечно, хотел, но не знал, что значит «коробчатый» змей. А папа и мама уже загорелись этой идеей. Мама осталась дома «шить платье для змея», а чтобы «добыть для него кости», мы с папой пошли на болото. Оказалось, что «кости» — это стебли сухого камыша длиной около метра и толщиной около сантиметра. Мы принесли их целую охапку, «про запас» — это же змей, и при его падении на землю «кости» могут сломаться. За это время мама сшила из легкого цветного ситца два «платья», которые сегодня с несомненным успехом могли бы заменить две мини-юбки. Каждая «мини-юбка» имела по четыре узеньких продольных карманчика, куда плотно вставлялись «камышовые косточки», так что с помощью поперечных распорок из камыша все сооружение действительно напоминало пустую коробку. Когда с моря дул ровный ветер, то эта, метровой длины, «коробочка» поднималась очень высоко, так что найти ее взглядом в небе было совсем не просто. Более того, по нитке мы отправляли змею «письма» (небольшая бумажка с отверстием, склеенным слюной), которые он «читал» и (когда слюна высыхала) сбрасывал вниз после «прочтения».
Всеобщему восторгу не было предела, но больше всех, видимо, радовались родители, поскольку змей долго не пускал всю ребячью ватагу на лесные прогулки, связанные с поисками опасных «военных штучек».
Когда мы собирали камыш для змея, я увидел в болоте необыкновенное черного цвета существо, которое лишь отдаленно напоминало червяка. Оно не только извивалось, но и могло собираться в черный каплевидный сгусток, а потом выпускало из него тонкое извивающееся тело, подобное щупальцу или жалу. Оказалась, что это пиявка, которая «может присосаться и высасывать кровь», что произвело на меня сильнейшее впечатление, и потом, просыпаясь ночью после этого знакомства, я непроизвольно поджимал под себя ноги и так долго «спасался» от этих пиявок.
Другой эпизод связан с «Пионерской правдой». Папа показал мне статью, о том, как можно дома самому делать простенькие фокусы. «Ты научись сначала сам, а потом вы и с ребятами поиграете», — сказал он. Больше всего мне понравился фокус, который назывался «спички-лакомки», но что такое «лакомки» я еще не знал. «Считай, что лакомки — это те, кто любит сладкое», — пояснил папа. И действительно… Возьмите чайное блюдечко, налейте в него воды и пустите туда поплавать три-четыре спички. Так они плавают где попало… Теперь бросьте в блюдечко малюсенький кусочек сахара, и тогда все спички соберутся именно у того места, куда вы положили сахар. А вот мыло они не любят — оно ведь невкусное! — они сразу же «убегают» от того места, куда вы бросили кусочек мыла. Это было удивительно, но я еще, конечно, и понятия не имел о том, что это не фокусы, а хорошо известные физические опыты.
Однажды папа повел меня на старый пирс, с которого немцы удили рыбу (кажется, это было далеко от нас, слева по берегу залива). Больше всего мне запомнилось, как один рыбак поймал угря длиной, наверное, более полуметра и посадил его в ведро с морской водой. Пройдя немного по пирсу и оглянувшись, мы увидели, что угорь уже скользит по камням. Затем рыбак, заметив, что рыба выбралась из ведра, схватил угря и долго колотил его головой об камни, слишком долго, как мне показалось.
Через некоторое время и мне захотелось пойти на пирс порыбачить, но у меня не было рыболовного крючка. Папа сказал, что у него, кажется, есть крючки, достал кошелек, развернул его, и я увидел, что там внутри зацеплена пара крючков. Оказалось, что эти крючки были запасены у него еще в Керчи, «на всякий случай», и такая предусмотрительность настолько мне понравилась, что я запомнил это навсегда. Удочку с поплавком из бутылочной пробки я смастерил сам и отправился рыбачить на пирс. Там рыбачили немцы, человек шесть, и сначала на меня никто не обратил внимания. На мне же не было написано, немец я или русский и, когда прошло более часа, а у меня ничего так и не поймалось, ко мне подошел рыбак, лет сорока, видимо, чтобы как-то мне помочь, и спросил, можно ли посмотреть мою удочку.
Я ответил утвердительно и только тогда, по акценту, он понял, что я — русский мальчишка. Пока он рассматривал крючок, грузило, поплавок и обычную швейную нитку вместо лески, его настроение и отношение ко мне, я это отчетливо видел, сильно изменилось. «Неправильно, — сказал он, — ты ничего не поймаешь», — и неожиданно брезгливо бросил мою снасть на пирс. Такого отношения к себе я никогда раньше не испытывал, и мое долгое недоумение заставило меня хорошо запомнить этот, в буквальном смысле, межпланетный контакт. Прошло много лет, и я понял, что с ним тогда произошло, понял после того, как меня самого грубо обмануло мое государство, резко сократив финансирование науки.
А произошло, видимо, вот, что… Германия процветала, звучали военные марши и трубы пели: «Alles fur Deutschland», и была неприступная крепость Кёнигсберг, которая под ударами советских войск пала, вдруг, совершенно неожиданно, за три дня (штурм Кёнигсберга продолжался с 6 по 9 апреля 1945 года). И вот теперь жители Восточной Пруссии повисли на краю пропасти репатриации в разгромленную Германию, в неизвестность… А тут он вдруг натыкается на русского мальчишку, этого пришельца, который запросто, как у себя дома, сидит на его пирсе и ловит его рыбу без малейшего понимания сути процесса, и ловит не ради выживания, как это приходится делать теперь ему самому, а так, ради интереса, как турист! И дрогнуло его европейское воспитание, и он в сердцах, брезгливо бросил мою снасть на пирс. Это была нормальная реакция здорового организма. Я же обиженно смотал удочку и молча ушел домой. Дома я ничего не рассказал, но на пирс больше не ходил.
Нередко папа брал меня с собой в лес и показывал всякие «военные штучки», подробно объясняя, почему их нельзя трогать. Помню довольно далекий поход по железнодорожному полотну, который привел нас к большому скоплению немецкой бронированной техники. На всех этих машинах было изображение черного креста. Это были танки, самоходные пушки и бронированные машины с длинными лавками для солдат. Помню, возможно, русские, огромные пушки с опущенными вниз стволами и открытым затвором такого большого диаметра, что мне казалось, будто я мог бы вставить туда обе ноги. Недалеко находились и гильзы от снарядов, и, где-то поблизости, удалось отыскать беленькие шелковые мешочки с порохом, был также и длинный, напоминающий макароны полуметровой длины, порох, который горел красивым зеленоватым пламенем.
Однажды в лесу мы нашли русский истребитель. Его хвост высоко торчал над землей. Самолет, видимо, врезался под большим углом, так что пропеллер и мотор почти утонули в земле, а кабина была всего в метре от поверхности. Погибший пилот был в кабине, и папа сделал что-то совсем для меня непонятное: он опустил два пальца в нагрудный карман пилота и что-то там долго искал, но так ничего и не нашел. Потом папа сказал, что искал личный медальон пилота, по номеру которого можно узнать его имя и фамилию. Он пояснил, что такой поиск обязан сделать каждый, кто найдет погибшего, чтобы передать этот медальон в военную комендатуру, но, раз медальона уже нет, то, видимо, его уже передал кто-то другой.
Следы еще одного эпизода войны мы нашли в сосновом лесу. Длинные, небольшой толщины, сосновые бревна были аккуратно сложены в штабель высотой метра два-три. Противники находились с противоположных торцов. С одной стороны, метрах в трех, на пеньке, склонив голову на грудь, сидел русский солдат, в каске, с автоматом ППШ на коленях. С другой стороны, вплотную к бревнам лежал на животе немецкий солдат, в немецкой каске. Его правая рука с пистолетом была протянута в щель между бревнами, в сторону нашего солдата. Папа сказал, что, видимо, русский сел на пень отдохнуть, а за бревнами лежал раненый немец, который и застрелил его из пистолета, но сам тоже не выжил.
Все подобные случаи производили на меня сильнейшее впечатление, я долго не мог про них забыть и часто задумывался о том, как же все это могло произойти, и, конечно, сильно переживал и за одних, и за других.
Собираясь в Восточную Пруссию, мои родители, конечно, даже не могли себе представить, что их сынишку там ожидают опасности и тяжелые впечатления. И они всячески старались смягчить эти неприятности самыми разными способами. Однажды папа принес мне крольчонка, которого надо было кормить травой, и я навсегда запомнил душистый запах свежего клевера и жужжание шмелей в его белых и розовых цветках. Запомнилось также и синее-синее небо с поющим и трепещущим в одной точке жаворонком, и длинные стаи ласточек, которые любили садиться на электрических проводах, их нескончаемый нежный щебет, и многоцветная радуга над морским заливом.
6. Позорнейший случай
В очереди за хлебом надо было стоять часа два-три. Особенно неприятно это было в летнюю жару, когда из уличной тени ты попадаешь в душный магазинчик, где давление и возбуждение вспотевшей толпы заметно возрастает. В один из таких дней, когда передо мной уже оставалось человек пять, я увидел, как за стол, возле окна, сели трое солдат. Они положили на стол хлеб, что-то еще и, главное, сыр. Кусочек сыра, весом грамм триста, приковал к себе мое внимание, он мягко поблескивал своей желтизной в лучах солнышка, которые проникали сквозь щели ставен. Я разглядывал его разнокалиберные дырочки на мягких тонких ломтиках, которые острым ножиком отрезали солдаты, и несколько раз сглотнул слюну… До сих пор не могу понять, как это случилось, но когда подошла моя очередь, я протянул деньги и карточки, и громко заявил: «Сыру… на все!»
«Мальчик, я же тебя знаю, — сказала мне продавщица, — ты всегда покупаешь только хлеб». — «Я сказал: сыру, значит, сыру», — чуть ли не грубо ответил проснувшийся во мне звереныш, и я получил вожделенный кусок величиной с пачку сигарет. Пробиваясь, как во сне, к выходу через толпу, я видел обращенные на меня изумленные взгляды — сыр можно было купить рядом, не отстаивая огромной очереди за хлебом, — а потом во дворе, за магазином, давился этим сыром и захлебывался слезами от сознания собственного ничтожества.
Но, как же теперь быть? Я не могу сказать дома правду… Нет, не потому, что я чего-либо боюсь и не потому, что мне стыдно… А потому, что мои мама и папа не заслуживают такого негодного сына… А потому, что им будет очень больно узнать, что их сынишка, о котором они всегда так нежно заботятся… украл… да, именно украл в магазине кусок сыру. А был ли я, действительно, голоден? Да нет же, конечно, нет, но я никак не мог понять, почему же так случилось… Все, решено! Я скажу дома, что просто потерял и деньги, и талоны… в очереди, да… уронил, наверное, где-то в толпе. Но, почему продавщица сказала, что она меня знает? Почему?.. Так ведь это же тетя Даша… и они знакомы с мамой… Все равно, буду стоять на своем: потерял и деньги, и талоны, буду стоять на своем… потому, да потому, что больше со мной никогда в жизни ничего подобного этому позору не случится! Никогда!
О, какое хладнокровие на всю жизнь к самым различным дорогим «цацкам» воспитал во мне этот случай. Дома к моей потере отнеслись так спокойно, как будто давно ожидали от меня чего-то подобного, но меня продолжал еще долго жечь этот тайный стыд, особенно вечером, когда после работы все садились за стол ужинать и резали хлеб. Я всегда помнил, что тогда мы ужинали без хлеба…
7. «Такой же мальчик, только голодный…»
Примерно через неделю произошел другой позорнейший случай, но не со мной, а с другим мальчиком… А может быть, этот позор был вовсе и не его позор, а просто тот же самый звереныш проснулся во мне еще один раз?
Входная дверь в нашу квартиру имела наверху окно, где вместо стекла висела занавеска. Я иногда пользовался этим окном и вылезал на улицу через закрытую дверь, когда не хотел брать с собой ключ, чтобы его не потерять. Как-то вечером у меня не хватило терпения ждать, когда мама придет с работы, и я пошел ее встречать, оставив дверь закрытой, поскольку папа должен был прийти намного позже. Мы встретились с мамой довольно быстро, пришли домой, открыли дверь и несколько минут были на кухне, а потом прошли в комнату, где нас и ожидал сюрприз. Посреди комнаты, низко опустив голову, стоял немецкий мальчик лет десяти. Видимо, он залез в дверное окно сразу же, как только я ушел, а потом просто не успел уйти, как мы уже вернулись с мамой. Худенький, с угловатым, худым лицом и большими глазами, он стоял молча, не поднимая глаз, и сначала мне показалось, что я его уже где-то видел. Потом я вспомнил про воров, которые утащили мешок с комбикормом, но особенно меня возмутило то, что теперь я не могу пойти не только погулять с ребятами, но даже и за хлебом сходить. Ведь, оказывается, к нам всегда можно залезть через это дверное окно!
«Ах ты, фашист!» — невольно вырвался мой звереныш, и кулаки мои безотчетно сжались. — «Замолчи! Никакой он не фашист! — строго сказала мама, — он такой же мальчик, как и ты… только голодный…» — И на слове «голодный» голос ее как-то дрогнул и «поскользнулся»… И еще меня поразили эти слова: «такой же мальчик»… Может быть, тетя Даша уже сказала маме, что я вор?
Мама дала мне книжку и сказала, чтобы я немедленно отнес ее соседке, «бабушке», и передал ей спасибо, мама ее уже прочла… Когда я пришел к «бабушке», у них по радио передавали песню «Полюшко-поле», а потом я рассказал ей про «фашиста». «Да какой же он фашист, это просто голодный мальчик», — она в точности повторила мамины слова… Мне даже показалось, что она уже знала этого мальчика.
Когда я возвращался домой, мимо меня прошел тот же «фашист», но теперь он нес в руках полбуханки черного хлеба. Моего хлеба! Того самого хлеба, за которым я сегодня столько стоял в очереди! А дома я узнал еще одну новость: за то время, пока меня не было дома, мама скормила этому фашисту всю мою манную кашу! И тут мой «звереныш» вырвался на волю: «Ну, давай, мамочка, я буду целыми днями стоять за хлебом, а ты будешь кормить всю фашистскую армию!» — «Ну, давай», — чуть ли не улыбаясь, ответила мама. — «А ты знаешь, что они убили Ленькиного отца?!» — чуть ли не закричал я. — «А ты знаешь, как он похож на…» — и она разрыдалась. «На Стасика…» — медленно дошло до меня, и я бросился ее обнимать…
Когда мы успокоились, мама хотела приготовить ужин к папиному приходу, но оказалось, что у нас пропала вся крупа. Где мы только ее не искали, но найти никак не могли, а потом я случайно открыл чугунную дверцу в плите и увидел там белый мешочек. Этот мешочек был не наш, но в нем находилась вся крупа, какая только у нас была: примерно грамм по двести манки, риса и пшена. Все зерно было перемешано в этом мешочке, и мы долго отделяли одно от другого…
Когда папа пришел с работы, мы уже успели успокоиться, но он заметил красные глаза и спросил, в чем дело. А мама ответила, что все в порядке и что «это наш с Валеркой небольшой секрет». Тайну же о том, сказала ли тетя Даша маме про сыр или нет, я так никогда и не разгадал, но теперь все же думаю, что сказала.
8. Ганс и его дедушка
Гансу было лет четырнадцать. Он появился у нас во дворе уже после того, как я хорошо усвоил элементарный урок, что мальчик, это только мальчик, даже, если он немец, а фашисты давно все разбежались, их теперь просто так не увидишь. Сначала мы играли с ручным водяным насосом зеленого цвета, который стоял слева от входной двери нашего жилища. Его всасывающий рукав был опущен в ванну с дождевой водой, а с выходного патрубка, направленного вверх, папа снял выходной рукав. Потом в этот патрубок мы забивали деревянную пробку и начинали качать: вперед — назад, вперед — назад… И, когда поднималось достаточно высокое давление, деревянная пробка вылетала, а за ней поднимался фонтан воды высотой метров пять. Нам было очень весело, и приятно, особенно в жару.
Уходя на работу, родители оставляли мне еду на целый день, и, когда приходило время, мы уничтожали ее вместе с Гансом. Аппетит у меня был неважный, и Ганс отлично меня выручал, так что мама, приходя домой, всегда была очень довольна, что я «нормально покушал». Однажды мама оставила мне несколько бутербродов, слегка намазанных сливочным маслом, и когда мы начали их есть, Ганс сказал: «А мы раньше мазали бутерброд маслом так, что хлеба не было видно…»
Как-то Ганс принес кусок сосновой коры и с помощью острого перочинного ножика сделал из него очень красивый, гладкий кораблик под бумажным парусом. Он делал много таких корабликов самой разной формы, и мы пускали их поплавать в ванне с дождевой водой. А еще мы с Гансом смотрели цветные пленки с русскими сказками на моем диапроекторе, и там, где ему было непонятно по-русски, мы искали и находили «общий язык». Это тоже было очень интересно. Больше всего ему нравилась сказка «Иван-царевич и Серый Волк», особенно тот кадр, где Иван-царевич вместе с Марьей-царевной скачет верхом на Сером Волке по красивому волшебному лесу…
Однажды Ганс принес новый кораблик, но совсем необычный: в самой его середине была большая круглая дыра. Я посмотрел кораблик и сказал, что он красивый, но как жаль, что с этой дырой он утонет в воде. Ганс сказал, что не утонет, и мы заспорили. «А если не утонет, ты отдашь мне пленку про Ивана-царевича?» — спросил Ганс. Я немного подумал: «Пленка эта у меня давно, и она уже мне немного надоела… да утонет кораблик с такой большущей дырой, утонет, наверняка!» — и согласился. Ганс опустил кораблик на воду, и тот преспокойненько плавал на поверхности. Я был потрясен: «Да как же так!? Ведь во всех книжках корабль тонет, если получает пробоину… Вот по каналу, совсем рядом, ходят тральщики и достают морские мины… Папа говорил, что у них дно бронировано, чтобы при случайном взрыве не было пробоины…» Но Ганс спокойно пояснил, что кораблик деревянный, а сухое дерево всегда плавает, будь это кораблик, или будь это даже деревянный утюг.
Короче, пленку с Иваном-царевичем, Марьй-царевной и Серым Волком мне пришлось отдать, что я и сделал без особого сожаления. После этого мы продолжали дружить, а потом случилось так, что Ганса не было чуть ли не целую неделю. Я всегда очень привыкал к своим друзьям и буквально страдал, если их почему-то долго не было. А Ганс жил совсем недалеко, и я решил к нему сходить. Удивительно устроена наша память, я закрываю глаза и слышу, как, выйдя на крыльцо своего дома, Ганса зовет домой его бабушка: «Ханс, Ханс, кома гия! Ханс, кома гия!»
Я поднялся на это крыльцо и постучал в дверь, но мне никто не ответил. Я постучал еще раз и обнаружил, что дверь открыта, тогда я вошел в дом. В комнате был старик, вся его белая, серебристая от седины голова поблескивала очень красиво, такого я еще не видал. Я спросил, где Ганс и der alte Mann ответил, что Ганс скоро придет, и что я могу присесть и подождать его. Я поблагодарил, присел на стул и удивился: напротив меня всю стену занимал огромный книжный шкаф со множеством книг. Такого количества книг я раньше никогда и нигде не видал. Заметив мое удивление, хозяин спросил: «Ты любишь книги?» — и разрешил мне взять любую. Я взял средних размеров книгу темно-зеленого цвета, вернулся на стул и стал ее разглядывать.
Хозяин подошел ко мне поближе и спросил, умею ли я читать, на что я ответил, что да, умею. На одном из рисунков в характерной позе был изображен дирижер, с палочкой в правой руке. Больше всего меня удивило водруженное на его носу пенсне: таких очков, без опорных дужек, я еще никогда не видал — интересно, как же они держатся на переносице? — «Ну, прочти, пожалуйста, что тут написано», — и он показал на подпись под рисунком. Я не сообразил, что в немецком языке могут быть и буквы совсем другие, но сдаваться уже было поздно. И тут мне повезло! Внимательно разглядывая незнакомые буквы, я вдруг увидел, что одна их них, немецкая буква «g» удивительным образом напоминает то самое пенсне на рисунке, которое меня так поразило, и я в раздумье пробормотал: «Мне кажется, что вот эта буква означает очки…» — Как он смеялся! Смеялся и повторял: «Ты хороший мальчик, о, я знаю, ты хороший мальчик…»
Это был совершенно необыкновенный старик. Еще бы, ведь рядом был Кёнигсберг — старинный университетский город, город Канта и Бесселя! Он предложил мне другую, очень красивую детскую книжку с цветными картинками. (На одной из них был изображен горбатый карлик с огромным носом, который перед кем-то склонился так, что его нос почти касался земли.) Но я отказался, мне хотелось спросить папу, что означает немецкая буква «g» под рисунком, и почему так смеялся der alte Mann.
Пришел Ганс, он сказал, что немного был болен и поэтому не заходил ко мне. Затем der alte Mann позвал нас на кухню, чтобы пообедать и, оставив книжку о симфоническом оркестре в комнате на столе, я вместе с Гансом тоже пошел на кухню. Там мы с ним помыли руки и сели за стол. На столе стояла красивая фарфоровая супница в форме круглой вазы и три глубоких тарелки с цветными рисунками и узорами. Такой посуды я никогда раньше не видал, да и позднее, если и видел, то разве только в музеях… Der alte Mann взял необыкновенной красоты половник и налил супу — сначала в мою тарелку, так что я зарделся от такого внимания. Красивая, тяжелая ложка…
В тарелке была налита прозрачная горячая жидкость, в которой плавали какие-то зеленого цвета зубчатые листочки и несколько кубиков вареной картошки. Я зачерпнул суп ложкой и отправил его в рот. Это был суп из крапивы! И как мне показалось, даже несоленый суп! Я не знал, что мне делать… «Так у них не только другой язык и другие буквы, у них, оказывается, и пища совсем другая…» — размышлял я. «Не можешь? — спросил меня хозяин тихо. — А мы едим…» — Через некоторое время, так больше и не прикоснувшись к этому супу из крапивы, я вышел на крыльцо, чтобы идти домой, но меня остановил der alte Mann: «Мальчик, возьми, пожалуйста, эту книгу, она теперь твоя».
В 1947 году Ганс уехал, как говорят, по-английски, не простившись, но так случилось скорее всего из-за неразберихи в организации отъезда, когда, допустим, поздно вечером им сообщили, что поезд уходит рано утром. В том же году я пошел учиться в школу и больше не посещал домик Ганса, а потом мы и сами уехали из Циммербуда довольно поспешно, о чем расскажу дальше.
Родители мои, повинуясь своей летной профессии и в надежде как-то заработать себе на жилье, всю жизнь метались по стране, разоренной войной, от Крайнего Запада до Восточной Сибири и Крайнего Севера, а книжка, которую подарил мне der alte Mann, тоже путешествовала вместе с нами, пока наконец где-то не потерялась. Когда я стал постарше, то неоднократно вспоминал дедушку Ганса, и мои фантазии почему-то рисовали его профессором Кёнигсбергского университета: то профессором западной литературы, то профессором истории, и даже профессором физики, но непременно профессором. Я думал также и о том, что такую библиотеку, какая была у него, во время репатриации взять с собой в Германию было, видимо, нереально, и очень сожалел, что der alte Mann мог ее лишиться. Мне казалось, что эти книги представляли большую ценность для него, и я всегда удивлялся тому, как легко он нашел путь к моему сердцу.
-
logo
- ebay-копипастер
- Сообщения: 5837
- Зарегистрирован: 07-09-2004 05:00:00
- Откуда: НН
- Благодарил (а): 1413 раз
- Поблагодарили: 1309 раз
9. Ленькин «мессершмит» и Валерка Г.
Я не начал свой рассказ с Ленькиного «мессершмитта» только потому, что вы могли бы не поверить мне с самого начала, и тогда бы вся моя писанина оказалась напрасной…
Когда какой-то человек привел нас, чтобы показать наше будущее жилье, я обратил внимание прежде всего на «мессершмитт» на огороде соседнего дома. И пока мама и папа зашли в дом и осматривали его, я уже сидел в кабине этого самолета. Помню удобное, мягкое кресло пилота, прямоугольные педали из гофрированного дюралюминия, с креплениями, похожими на лыжные. И ручку-штурвал для правой руки — большой палец ложился на кнопку гашетки, напоминающей кнопку дверного звонка. Возможность подвигать из кабины самолета как элеронами крыльев, так и вертикальной плоскостью стабилизатора на хвосте, вызывала у меня восхищение.
За креслом пилота находилась глухая стенка с технологическими отверстиями, в одном из них был карман из мягкого белого материала, в нем я нащупал какой-то тяжелый предмет. Но папа сказал: «Отпусти, Валерка, там лежит какая-то гадость». И он достал из этого кармана пистолет, первый из множества тех, что я видел потом не в кино и не на картинке, и тут же высыпал из обоймы желтые патроны с торчащими из них туповатыми серыми пульками. Я уже знал, что в донышке патрона находится капсюль, который вспыхивает при ударе бойка и поджигает порох, а когда такая пулька вылетает из пистолета и попадает в человека, то он умирает. Невзрачный вид этих пулек почему-то меня огорчил.
Позже я часто задумывался, почему немецкий пилот оставил пистолет в самолете, и однажды спросил об этом папу. — «Он мог видеть с воздуха, что Кёнигсберг или Циммербуд уже заняли наши войска. В этом случае ему надо было спрятаться. Скорее всего он переоделся в гражданскую одежду, как будто никогда и не воевал». — «И теперь ловит рыбу, где-нибудь на пирсе?» — вспомнил я про случай на рыбалке. — «Конечно, может быть… Он же тоже хочет кушать», — ответил папа, даже не догадываясь о моих фантазиях.
Потом выяснилось, что пулемет «мессершмитта» заряжен, и я мог бы при нажатии на гашетку «дать пулеметную очередь», правда, наклон фюзеляжа был таков, что пули «зарылись» бы в землю в нескольких метрах от самолета, а сам пулемет не был поставлен на боевой взвод. Папа разрядил его, причем я узнал, что у «мессершмитта» ствол пулемета проходит внутри вала, на котором вращается пропеллер. У советских самолетов пулемет был смещен от центра вращения пропеллера, так что стрельба производилась через вращающийся винт, и был необходим синхронизатор, запрещающий выстрел по собственному винту.
Первое время после знакомства с немецким истребителем я ложился спать с мечтой о том, что завтра наступит утро, и я снова пойду к нему. Потом это чувство стало тускнеть, появились новые знакомые и новые увлечения, я стал бегать с ребятами в лес и собирать всякие «военные штучки». Больше всего меня интересовали пистолеты и револьверы различных марок.
Валерка! (Я хорошо помню тебя и твою фамилию, Валера. Если и ты помнишь наши проделки — отзовись. Помню также и день смерти «всесоюзного старосты, дедушки Калинина», 1946 год, кажется, это было воскресенье — мама и папа были дома. Видимо, вскоре и последовало переименование Кёнигсберга.) Валерка жил недалеко от нас, по соседству с фрау Эммой. Это был мальчик моих лет, однако совсем не чета мне, как по своему воспитанию и довольно широкому кругозору, так и по своим наклонностям. Однажды, когда мы нашли пучок стеклянной ваты, он мне сказал фразу, смысл которой мне могли разъяснить только родители: «Не трогай ее руками, а то тебе в руку воткнутся такие стекляшки, что их ни один хирург не достанет». Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы Валерка «стоял в очереди» за хлебом, этим занималась домработница. Тогда мне казалось, что он непременно станет врачом, хирургом. Он научил нас играть «в больницу», лечил всех и показывал нам с помощью палочки, как он работает скальпелем. Играть с ним было очень интересно.
У Валерки был строгий распорядок дня (его бабушка или мама всегда были дома), так что он мог закончить нашу игру совершенно неожиданно и уйти домой. Однажды меня пригласили к нему в гости, там нас посадили за стол и дали нам бумагу с цветными красками, чтобы мы учились рисовать. Но этого доверия я не оправдал, рисовать красками совсем не умел и все время вертелся, пока не опрокинул банку с водой на чистую скатерть, что и послужило сигналом для окончания визита.
Другой раз меня допустили уже только в огород. Наша задача заключалась в том, чтобы полить водой грядки с морковкой и салатом. Для этого Валерка набирал воду из бочки в лейку и носил ее на грядки. Поскольку другой лейки не было, мне дали пол-литровую бутылку, чтобы я тоже участвовал в поливке, но, как назло, у грядки мне попалась маленькая ящерка. Я слышал, что если перед носом ящерицы положить пустую бутылку, то она туда залезет. Раньше пытался это сделать несколько раз, но ни разу не поймал. А тут, повторяю, как назло, стоило мне лишь поднести бутылку, как она оказалась там. Опыт был закончен, я показал товарищу, что тоже умею кое-что, и пленницу надо было выпускать. Я перевернул бутылку вверх дном, но ящерка растопырила лапки и никак не выходила. Тогда возник план разбить бутылку, чтобы выпустить ящерку, но только я высказал эту идею, как кто-то из старших взял меня за шиворот и сказал, что мучить животных нельзя. После чего я оказался на улице, и Валерке запретили со мной играть.
Папа аккуратно дозировал мои интересы, и, когда он понял, что мой интерес к «мессеру» несколько потускнел, и я опять готов к лесным прогулкам, он постарался освежить его снова: «Валерка, хочешь, я покажу тебе, как запускать мотор?» — спросил он однажды, как бы между прочим.
Я даже не мог вообразить такой прекрасной возможности! Все оказалось очень просто. Конструктор немецкого истребителя предусмотрел боевую ситуацию, когда пилоту придется взлетать самому, без помощника. Я вырос на аэродромах и прекрасно знал, что во время запуска двигателя пилот сидит в кабине, и необходим помощник, который подходит к самолету и начинает двумя руками, рывком вращать винт самолета. При этом происходит стандартный диалог: «Контакт! — Есть контакт! — От винта!» — помощник отскакивает, двигатель «дает вспышку», и начинает работать, самолет бежит по взлетной дорожке и, наконец, отрывается от земли. Взлет и посадка — два для меня совершенно волшебных момента в авиации, ни с чем не сравнимая техническая красота, которую я наблюдаю всю жизнь, затаив дыхание.
Оказалось, что у «мессера» на фюзеляже, слева, впереди кабины есть небольшой люк, а там — инерционный механический стартер. Сдвинув крышку люка в сторону, надо поставить в рабочее положение рукоятку (как мы ее называли — «заводилку») и раскрутить ее изо всех сил. Потом люк можно закрыть. Это приводит в движение достаточно большой и массивный диск, ось вращения которого опирается на хорошие подшипники, так что почти бесшумное вращение диска по инерции может продолжаться несколько минут. За это время можно сделать задумчивый вид, деловито обойти вокруг самолета, «поправить» кое-что в его моторе, сесть в кабину пилота и нажать там некоторые рычаги. Эти рычаги соединяют вращающийся диск с хорошо смазанным, еще совсем свежим двигателем и вращают его по инерции целых две-три минуты. Мотор работает, самолет дрожит, короче… полный восторг!
Это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я откровенно хитрил, сохраняя в тайне и наличие люка, и процедуру раскрутки стартера. Я интуитивно понял, что так будет интереснее и для меня, и для ребят, но, как это бывает нередко, благие намерения привели к плачевным результатам. Неоднократно проверив неотразимость воздействия процедуры запуска двигателя, я захотел поиграть в эту игру и с Валеркой, который все же заходил ко мне, но уже не каждый день и совсем ненадолго. А я скучал без него. Теперь же, как только он пришел, я немедленно выкинул ему нового «козырного туза» и предложил наладить самолет, чтобы полететь на нем в Москву. Мы «ремонтировали» самолет почти целый день, и дело явно продвигалось успешно, мотор уже начал «давать вспышки», а потом «работал» все продолжительнее. «У нас просто нет горючего, — наконец-то догадался я, — ну, ничего мы его где-нибудь раздобудем». Осуществилась моя мечта: если раньше я признал Валерку, как хирурга, то теперь он признал меня как механика.
В результате Валерка пришел домой позже часа на два-три, с нарушением своего железного распорядка дня. Чем это может для него кончиться, я, конечно, просто не подумал. А дома его крепко отлупили ремнем и, как оказалось, не столько за то, что он опоздал, сколько за то, что он «научился у меня врать». Совершенно очевидной и возмутительной ложью для мамы и бабушки Валерки было его утверждение, что мы уже запускаем мотор у «мессера». Но Валерка утверждал это категорически, сколько они его ни лупили, «чтоб он не врал»!
Вечером к моему папе пришел папа Валерки, с которым они были в хороших отношениях, и сказал: «Слушай, я тебя очень прошу, сделай так, чтобы наши дети больше не играли вместе». — «Почему?!» — «Да, понимаешь… твой сын учит моего врать и уже достиг в этом таких успехов, что мы сами ничего не можем поделать…» — «Да нет, тут что-то не то… Мой парень не врет. Он, конечно, может фантазировать вовсю… но врать… нет. Он не злой мальчик. Что ты имеешь в виду?» — «Мой теперь, сколько его ни лупи, твердит, что они собираются лететь в Москву и уже запускают двигатель у «мессера». — «А… понятно. Ну что ж, пойдем, я тебе покажу». И они пошли к «мессеру», и все стало ясно как белый день…
Однако больше мы с Валеркой уже так и не встречались, и вскоре он уехал совсем. Я очень долго переживал, что все так из-за меня случилось… но и не только из-за меня… С тех пор я твердо уверен, что некоторые взрослые — ужасно глупые люди, как бы они ни одевались, и какие бы прически они себе ни придумывали.
10. Танки и танкетки
Видимо, немецкие войска собирались вернуться и поэтому не уничтожали полностью свою военную технику. Но, чтобы этой техникой не могли воспользоваться наши, немцы убирали одну из важных деталей, такую, которую быстро не изготовишь в военных условиях. В Циммербуде было распоряжение, согласно которому за восстановление немецкой техники могли заплатить. Однажды папа сказал, что далеко в лесу есть большой тягач, и он со своим знакомым, дядей Толей, собирается пригнать его на электростанцию.
После долгих уговоров папа все же взял меня с собой, мы вышли рано утром втроем и шли, действительно, очень долго, два раза останавливались, чтобы я мог отдохнуть — я нес инструменты. Взрослые тоже сильно устали: они несли канистры с бензином и маслом.
Тягач был огромный, на гусеницах, такого я еще никогда не видел, но больше всего меня удивило его рычажное управление. Сначала папа и дядя Толя долго ремонтировали этот «танк», отвинчивали разные болты и гайки и ставили какой-то вкладыш, который сделали сами на токарном станке еще неделю назад. Потом мы уселись в громадную кабину, папа сел за управление — и загрохотал двигатель. Тягач заметно трясло, он управлялся с помощью педалей, а вместо руля в каждой руке папа держал по рычагу и передвигал их то к себе, то от себя. Это было необычное зрелище. Мы ехали не очень быстро, но до прибытия на место оставалось всего полчаса, как вдруг мы наехали на небольшой пенек, что-то случилось, и тягач остановился. Опять пошли в ход ключи, опять я аккуратно складывал на промасленную тряпочку болты и гайки, потом появился и этот самый вкладыш, но он был какой-то помятый и поломанный. Немного подумав, «механики» решили, что придется сделать новый вкладыш из углеродистой или легированной стали и обязательно его закалить.
В результате этой поломки домой пришлось идти пешком и к Циммербуду мы подошли, когда было уже довольно темно. Дядя Толя повернул к своему дому, а мы с папой пошли к своему, и уже почти пришли домой, как вдруг позади нас раздался голос: «Эй ты, с пацаном! Положи кошелек на землю!» — Я даже не понял, чего от нас хотят, и, оглянувшись, увидел, что шагах в пятнадцати стоят два морячка: бескозырки, тельняшки, брюки клеш. Как я теперь понимаю, они были немного выпивши. — «Положи, падла, кошелек, хуже будет!» — снова крикнул один из них и кинул в нас большой камень, но недобросил. — «Валерка, быстро иди домой и не оглядывайся», — сказал мне папа, а сам, повернувшись назад, молча пошел своим легким шагом навстречу морячкам. Я же прирос к земле и ожидал, что сейчас будет… Но ничего особенного не случилось. Не прошел папа и половины пути, как морячки просто исчезли. Он немного постоял, как будто задумчиво их подождал, и когда стало ясно, что они уже не появятся, вернулся ко мне и сказал: «Валерка, я думал, что ты умный парень… В таких случаях надо слушаться безоговорочно, я должен быть уверен, что ты в безопасности». — «Прости, папа, я не мог сдвинуться с места… Как они узнали, что мы русские, ведь у немцев денег не бывает?» — «На мне куртка, по которой они видят, что я русский и работаю, а немцы… они по ночам теперь не ходят».
Через некоторое время папа и дядя Толя сделали и закалили вкладыш, а потом пригнали тягач на электростанцию в Пиллау. А потом папа купил новый фотоаппарат, «Комсомолец». Он позволял делать по 12 снимков на пленку с размером кадра 6 на 6 сантиметров. Но снимки получались, конечно, только черно-белые и не очень хорошие, и возникали проблемы и с резкостью, и с контрастностью, и с проявлением, и с закреплением.
Однажды в конце дня к нам зашли два немецких парня 14 и 16 лет и спросили папу. Я ответил, что они могут немного подождать, он скоро придет с работы. Но они вышли на улицу, стояли, спокойно разговаривали между собой и ждали его возле ворот. Когда пришел папа и поговорил с ними, оказалось, что они нашли в лесу четырнадцать танкеток и просят его помощи, чтобы их отремонтировать. Вскоре у нас во дворе появилась одна танкетка и один запасной мотор от другой танкетки. Потом эти парни приходили к нам попеременно по одному почти каждый вечер и работали вместе с папой.
Немецкая танкетка представляла собой небольшой танк на гусеницах, длиной около двух метров и высотой около метра, но без водителя. Как мне объяснили, спереди и сзади у нее были два «кармана» взрывчатки, которую достали и сожгли еще в лесу. Спереди и сзади танкетка имела также по два скошенных бронированных листа стали. Ей управляли с помощью длинного кабеля, который разматывался с катушки по мере продвижения этой управляемой самоходной мины дистанционного действия. Оператор следил за ней в бинокль и в нужный момент осуществлял подрыв всего устройства. Ее целью мог быть танк или артиллерийская установка, или долговременная огневая точка (дот) и т.п.
Оба мотора были разобраны до винтика, детально изучены и собраны заново. Один из них взревел чуть ли не при первой же попытке запуска, тогда как у второго не хватало какой-то детали, и он заработал только через несколько дней. Мне было все это очень интересно, я повсюду совал свой нос, спрашивал и тут же получал разъяснения «на пальцах» и с удовольствием подавал нужного размера ключи, болты, гайки и шайбы. Мы общались на смешанном русско-немецком языке. Тогда я и узнал, что такое цилиндр, поршень, клапан, картер, шатун, бобина, аккумулятор и т.д. Наконец, мотор установили на танкетку, собрали трансмиссию и на коротком кабеле вывели три управляющих кнопки: две черные («поворот направо», «поворот налево») и одна красная — «стоп». Для ручного запуска мотора танкетка имела специальный рычаг.
Когда первый раз папа запустил мотор и включил сцепление, танкетка так неожиданно бодро побежала вперед, что и папе пришлось пробежать за ней шагов пять, держа в руках короткий кабель с кнопками, пока он ее не остановил. Он бежал очень смешно, немного приседая, так что сперва засмеялись оба немецких парня, потом папа, а потом уж и я, потому что вначале я сильно испугался. Так я и запомнил эту картину, как они все трое, с руками и лицами, измазанными маслом и сажей, хохочут все громче, а я радостно бегаю между ними. «Нет, это совершенно никуда не годится, это просто опасно», — решили они и стали прилаживать на танкетку кресло, и прицеплять к ней за оглоблю большую телегу, на что ушло еще два вечера. Терпение мое уже горело синим пламенем, когда танкетка выехала, наконец, за ворота на необозримый простор бывшего картофельного поля.
После этого раза два-три в неделю состоялся аттракцион катания на танкетке: к нам приходили до дюжины ребятишек, папа рассаживал их на телеге, а старшего сажал на сиденье, и общему восторгу не было предела. Я на него обижался за то, что мне часто не доставалось посидеть в кресле и самостоятельно поуправлять этой «упряжкой». Сложности начались с того, что у танкетки начали рваться гусеницы, для ремонта которых требовалось особое приспособление. Задержки происходили также из-за бензина, который надо было приносить в канистре издалека. Куда потом делось это чудо технической мысли, я уже не помню, но помню, что про остальные танкетки папа сказал, что теперь с ними разберутся эти «толковые и аккуратные немецкие ребятишки», которые их нашли.
Я восхищался тем, что знал и умел делать мой папа. Несколько позже, уже в 1951 году в Москве он сам (с моей помощью, конечно!) собрал телевизор по схеме в журнале «Радио». При этом я узнал, что такое «прямое усиление», «сверхрегенератор», «супергетеродин» и т.п. Первая картинка прорезалась, когда шла какая-то передача, в названии которой стояло имя «Иван Грозный». Телевизор еще не был достаточно хорошо настроен, была сетка помех и малая контрастность, но не было подходящего сопротивления, чтобы ее улучшить. Тогда папа зачистил впаянное в схему сопротивление шкуркой и сказал: «Смотри, я сейчас буду рисовать, как Франсиско Гойя».
Он взял в правую руку графитовый карандаш и, приняв шутливую «художественную позу», стал закрашивать карандашом зачищенное до того сопротивление. При этом картинка на экране постепенно улучшалась, пока не стала вполне приемлемой. Кругозор его также был, как мне казалось, неисчерпаем, просто какая-то всеобщая энциклопедия… Типичным, например, был разговор, типа: «Папа, как отличить алмаз от подделки?» — «А… надо взять йодистый метилен, у которого оптический коэффициент преломления чуть меньше, чем у алмаза, налить его в стеклянный сосуд и опустить туда камень. Виден будет только алмаз».
11. Немецкий перископ, «Грибоедов» и «вензеля времени»
Иногда я оставался совсем один и бродил по саду: весной любовался на дружное цветение вишни, осенью рвал фрукты и частенько лежал на скамейке вниз лицом и держал за ботву красную морковку, чтобы приманить и поймать одного из одичавших кроликов. При подходе к скамейке мешала лужа, и кто-то положил в нее кусок трубы. Я наступал на трубу десятки раз, и так бы она и осталась навсегда просто трубой, как вдруг однажды, лежа на скамейке с морковкой в руке, я заметил, что на одном ее конце что-то блестит. Оказалось, что эта, длиной около метра, труба была заглушена с обоих торцов: с одной стороны было вставлено стекло диаметром несколько сантиметров (объектив), а с другой торчал короткий отросток, в котором тоже поблескивало стекло (окуляр). Я тщательно протер находку и стал ждать папу, чтобы спросить, что же это за штука. Но заглянуть в окуляр сам, конечно, не догадался. Оказалось, что это перископ, причем в отличном состоянии.
К этому времени наш «штаб» уже располагался в деревянном сарайчике, в крыше которого папа в тот же вечер проделал небольшое отверстие и установил трубу перископа. Заглядывая в окуляр, из «штаба» можно было видеть все, что находится на огромном картофельном поле, а также и на большой части морского канала. Настройка изображения на резкость в перископе достигалась поворотом окуляра.
И «штаб» заработал. Оставаясь внутри сарая невидимыми, мы видели все, что происходило вокруг, и об этом никто ничего не знал. Кто бы ни шел к нам в гости, я мог об этом знать за несколько минут, до того, как человек появится у ворот. Так, я любил встречать маму, когда она, красивая и энергичная, спешила с работы домой. Очень хорошо были видны тральщики, которые постоянно работали на морском канале, и другие, проходящие, корабли, а пару раз стремительно промчались торпедные катера. Игра заключалась в том, что «противник» пытался незаметно окружить и захватить «штаб». Составы команды штабистов и команды «противника» постоянно менялись, но штабисты выигрывали гораздо чаще: «Валерка, я тебя вижу… ты лежишь около яблони, а слева от твоего лица растут две ромашки и розовый клевер». А если заметили — надо сдаваться.
Однажды, направив перископ на морской канал, я увидел огромное судно, такого там еще не бывало при мне никогда. Картинка была отличная, блестели пуговицы на кителях офицеров, на борту судна огромными буквами было написано незнакомое слово: «ГРИБОЕДОВ». Необычные размер судна и необычное его название возбудили мое любопытство и, когда пришел папа, я спросил, что значит «Грибоедов». Он ответил, что это русский поэт, «ну, как Пушкин, например, — и добавил: — Да его, кажется, так же и звали, Александр Сергеевич». Мы поговорили об этом пароходе. «Он такой большой, может быть, он не морской, а океанский?» — спросил я. На что папа улыбнулся и ответил: «Вполне может быть, что океанский». В этом событии было так много необычного, что я, конечно, никогда уже не мог его забыть.
Прошло много лет, и в шестидесятые годы я, тогда уже инженер-физик, работал в ФИАНе и хорошо знал в лицо крупнейшего нашего астрофизика, одного из пионеров радиотелескопной астрономии И.С. Шкловского. И вдруг, уже в середине восьмидесятых, я узнаю, что Иосиф Самуилович Шкловский в 1947 году вышел из Кёнигсберга в океан на пароходе «Грибоедов» и направился в Бразилию с целью наблюдения солнечного затмения (см. И.С. Шкловский «Проблемы современной астрофизики», М., Наука,1988). Не могу утверждать, что именно мое, оснащенное трофейным немецким перископом, наблюдение самого начала этой экспедиции, собственно говоря, и обеспечило ей успех. Нет. Я лишь изумляюсь тому, какие «вензеля» умеют выписывать время, наука и жизнь.
«Вензеля времени» продолжаются. Буквально вчера мне позвонил мой земляк (я заканчивал среднюю школу в заполярной Игарке, на Енисее) Гавриил Романович Карташов с которым я работаю более 15 лет, и говорит: «Ты знаешь, что 9 апреля 1945 года был взят Кёнигсберг?» — «Конечно, знаю», — отвечаю я. А он (полагая, видимо, что я пошутил) продолжал: «Понимаешь, я участвовал в этом деле, и как раз 9 апреля в этом году мне исполняется 80 лет, приглашаю на мальчишник». — «А я и не знал, что вы брали Кёнигсберг, мне бы хотелось поговорить с вами об этом». — «Ну, точнее, я участвовал не в штурме самого Кёнигсберга, а мы брали там одно местечко, Пиллау называется». Гавриил Романович был тогда сержантом, командиром взвода минометчиков. Так что, хотите верьте, хотите нет…
12. Яблони в цвету
От нашего жилья до школы было около двух километров, и первоклашкой я проходил это расстояние примерно за полчаса. Это поразительно, но при всей своей неплохой детской памяти, я не помню ни одной девочки, ни русской, ни, тем более, немецкой. А вот первую свою молоденькую учительницу, точнее, пару эпизодов, связанных с ней, помню превосходно.
Однажды нас оставили одних на уроке физкультуры. Выстроили и… на некоторое время забыли. На лавочке и на подоконниках лежала наша верхняя одежда, что-то типа легких курточек с карманами, в которых мы хранили некоторые свои сокровища. Ребята потихоньку разбаловались, кто-то сбегал в класс за мелом. Обладатели мела стали рисовать себе на ладони свастику и «печатать» ее товарищам на одежду, как бы дружески похлопывая их по спине. Кто-то засмеялся…
В это время появилась учительница и застала одного из «хлопальщиков» врасплох и, что называется, «споличным». Я думаю, что если бы «хулиган» рисовал звездочку, то все кончилось бы устным замечанием, но он рисовал свастику. Учительница потеряла самообладание, схватила с лавочки первое, что ей попалось под руку из нашей одежды, и со всего маху ударила провинившегося первоклашку по голове. И вдруг струя крови залила лицо мальчика, и он дико заорал. Учительница бросилась к нему, появились бинты, вата, йод… Оказалось, что в курточке, которую в сердцах схватила учительница, лежала свинцовая бита для игры в «чику».
Я ни в коем случае не хочу сказать, что школа была плохая, нет. В школу я шел с удовольствием. Еще до школы я неплохо умел читать и считать, так что учеба особых трудностей у меня не вызывала. Учительница тоже мне очень нравилась, она умела весело пошутить и сама часто смеялась вместе с нами, и большущие глаза ее тоже задорно прыгали и смеялись…
Поэтому хотя второй эпизод тоже не из приятных, но, тем не менее, я его расскажу. Была весна 47-го, дружно цвели сады, а я шел в школу мимо заброшенного дома, у которого даже забор был разрушен. В саду большими бело-розовыми цветами цвели яблони… И я наломал большой букет для нашей учительницы. Когда я вошел в класс, урок еще не начался, ребята садились за парты, а учительница стояла у стола. Я молча, почти от самой двери, протянул ей этот букет… Лицо Марьи Ивановны исказилось, она затопала на меня ногами: «Что ты наделал, дурной мальчишка! — Я ничего не понимал и молча стоял, понурив голову. — Ладно, садись на место, но чтобы больше этого никогда не было». — Я сел на место, так ничего и не понимая.
Куда делся букет, я не помню, но на столе учительницы, так, как я себе это представлял раньше, он, конечно, не стоял. Только дома мне объяснили, что это были не просто цветы, а цветы яблони, из которых выросли бы яблоки, а я «все испортил». Я очень долго переживал и за свою глупость, и за эти не родившиеся яблоки, и за то, что так расстроил свою учительницу. Сейчас я много размышляю о том, что люди тогда еще не пришли в себя после этой ужасной войны. И кто знает, как пережила эти годы Марья Ивановна, что случилось с ее близкими, ее родителями, была ли она замужем, и были ли у нее дети? А случиться тогда могло все, что угодно. Уж ее-то поколению досталось так, что, как говорится, не приведи господи…
13. Мраморный реостат
Среди военной немецкой техники было немало и техники обеспечения связи. Это были телефонные аппараты, микрофоны, наушники, звуковые динамики-телефоны, коммутаторы, провода и кабели.
Но для меня особый интерес представляли электрические динамо-машинки ручного привода. Корпус такой машинки представлял собой постоянный магнит размером не более 15 сантиметров, который в поперечном сечении имел красивую колоколообразную форму и почему-то обычно был покрашен в яркий красный цвет. С одной стороны была рукоятка для вращения якоря, а с другой — выходные контакты, с которых (при достаточно энергичном вращении рукоятки) можно было получать мощность, способную заставить светиться обычную лампочку. Прикоснувшись один раз к этим контактам и ощутив, как резко «дергает» эта динамо-машина своим электричеством, второй раз я уже таких касаний избегал. Яркость накаливания можно было менять с помощью реостата. Иногда я оставался дома, собирал на полу различные схемы с несколькими динамо-машинами и трансформаторами. Вспыхивали и гасли лампы, «хрюкали» динамики, летели искры… Мне так нравилось играть одному, что если за мной заходили ребята, я заявлял, что меня «заперли» и что я никуда пойти не могу.
Папе, видимо, тоже нравились мои эксперименты, в которых не было никакой взрывчатки, и он не только многое мне объяснял, но и принимал участие в этих играх. А однажды он довольно неосторожно меня спросил: «Валерка, хочешь, я принесу тебе мраморный реостат?» — и пояснил, что это набор сопротивлений, смонтированный на мраморной доске, он позволяет менять сопротивление «ступенями». В итоге мне так захотелось иметь такой реостат, что он мне даже снился. Но, как я теперь понимаю, на деле этот реостат оказался слишком тяжел по весу и, устав после работы, папа все никак не мог его принести с собой.
К этому времени я уже перестал изводить папу монотонными просьбами, типа, ну, принеси, ты же обещал… Я уже научился более тонкому подходу и в течение недели практиковал лишь один короткий вопрос: «Мраморный??» — «Мраморный!» — отвечал папа. А я с сомнением покачивал головой — сомневаюсь, дескать, таких, мол, и не бывает. Он посмеивался над моей шуткой, и над собой, и сердился иногда на себя (видимо, что так неосторожно пообещал), но все же однажды принес мне, наконец, этот самый мраморный реостат.
Интересных «военных штучек», способных надолго удержать меня дома, было достаточно много и, тем не менее, я далеко не всегда мог удержаться от того, чтобы не пойти с ребятами в лес. Так что, пока реостата еще не было, я зря время тоже не терял и познакомился с тремя новыми товарищами. Это были заядлые «лесники». Витьке и Мишке было лет по 14, а Вовке, Витькиному брату — примерно 7, как и мне. Я был нужен Витьке, чтобы «связывать на себя» его брата и давать Витьке хоть изредка «продохнуть». Главным же командиром и вдохновителем всех этих лесных походов был, конечно, Мишка.
Такой поход можно приравнять к разведке боем в тылу противника. Старшие ребята собирали в кучу все, что попадалось им под руку: гранаты, фаустпатроны, снаряды, толовые шашки, взрыватели… А мы с Вовкой дополняли эту кучу сухими дровами, щепками, ветками и кусками сосновой коры.
Мишка и Витька свернули себе из газеты цигарки, насыпали туда крупный табак и сладко закурили. Они курили и курили, обсуждали предстоящий взрыв и деловито сплевывали сквозь зубы в еще холодный «костер». Нам с Вовкой было завидно, что они уже такие взрослые и ничего не боятся, и так смешно и ловко матерятся… А у нас между тем уже мелко дрожали колени — не только от восторга, но и от страха. Потом Мишка выложил от «костра» дорожку из шелковых мешочков с порохом, длиной не менее трех метров, и густо посыпал ее сверху мелким пластинчатым порохом. Потом на сцене появилась черного цвета пороховая «макаронина» длиной сантиметров 30, которую он воткнул в самый дальний от кучи шелковый мешочек. Наконец, Мишка вздохнул и поджег ее, выразив глубочайшее сожаление о том, что бикфордов шнур на этот раз он так и не нашел.
Примерно в полукилометре от точки нашей диверсии находился старый окоп, и Мишка дал команду бежать всем туда. Горела «макаронина», горели мешочки с порохом, а мы бежали и бежали к окопу. Я-то ожидал, что будет один огромный взрыв. Но, оказалось, что все сразу не взорвалось, а слышались взрывы то одной, то другой силы, которые Мишка громко комментировал: «Лимонка, опять она, фауст, взрыватель… чепуха, сейчас будет снаряд…» Потом надо было срочно удирать, потому что на взрывы высылали патруль, который отлавливал таких «диверсантов» и тогда… Домой в этот раз я вернулся раньше, чем мама и папа пришли с работы, и все обошлось нормально.
Мраморный реостат, действительно, был довольно тяжел, и папа разместил его в комнате возле окна. Так было удобно поворотом рукоятки менять его сопротивление, и в тоже время он «не путался под ногами». Родители ушли на работу, игра была в самом разгаре, и я только что собирался подключить к схеме электромоторчик, чтобы регулировать ток обмотки через мраморный реостат. И тут пришли Мишка, Витька и Вовка. Они постучали в окно, то самое, у которого стоял мраморный реостат, и стали звать меня с собой в лес. Но я сказал, что меня заперли, и они ушли.
Я так заигрался, что даже и не заметил, как домой вернулась мама. Она быстро прошла в комнату и стала задавать мне странные вопросы, пытаясь выяснить, не заходили ли ко мне Мишка и Витька с братиком. «Заходили», — ответил я. — «А почему ты с ними не пошел?» — спросила мама, видимо, заранее хорошо продумав тактику расследования. — «У меня тут целая электростанция, куда же мне идти?» — ответил я и показал на мраморный реостат. Получив такой ответ, мама вдруг разрыдалась и ничего мне больше не сказала.
14. Срочный отъезд
Вечером, когда с работы пришел папа, и мы поужинали, мама рассказала, что через некоторое время после того, как раздался взрыв, в больницу привезли раненого Витьку с маленьким братишкой, у которого «ни царапины». «О, так я тоже слышал этот взрыв, но просто не обратил на него внимания!» — подумал я (в то время это не было редким событием). Мама пошла туда и услышала рассказ «младшенького»: «Мы нашли в траве под сосной снаряд, такой большой, что Мишка сел на него верхом, как на поросенка и сказал, что его никуда не унесешь, он очень тяжелый. Потом он стал стучать по снаряду железной скобой, которой скрепляют бревна. Мы ему говорили: не надо, а он все равно… Первым побежал я, и убежал далеко, а потом за мной побежал Витька». Оказалось, что Витьку ударило взрывной волной об дерево, но осколки в него не попали, а Вовка в это время пробегал уже по какой-то низинке, так что его «даже не оглушило». «А… как же Мишка?» — «А Мишку… так и не нашли… там просто большая яма…» Еще говорили, что Витька «тяжелый», но жить будет, а я все не решался спросить, почему он стал такой тяжелый.
Я на ватных ногах вышел на двор. Потом… не знаю, сколько прошло времени… я что-то делал в вишневом саду под самыми окнами нашей комнаты, которые были слегка приоткрыты. В комнате разговаривали мама и папа, и я прошел бы мимо, если бы не прозвучало мое имя: «Женя, я боюсь, мы потеряем Валерку», — чуть не плача говорила мама. — «Но пойми, я сейчас никак не могу бросить…» — отвечал папа.
В детстве мы постигаем многозначность слов постепенно. «Интересно, как это меня можно «потерять»? — подумал я, — потерять можно то, что лежит в кармане… ключ, карточки, деньги, но меня-то в карман ведь не положишь…»
«Знаешь что, Лида, — говорил между тем папа, — давай-ка сделаем так: вы уезжайте вдвоем, а я приеду сразу же, как только мы закончим».
Через два дня мы уже ждали машину на вокзал и прощались с папой, а на крыльце стояли наш чемодан и сумка с вещами. — «Валерка, я надеюсь, что ты не запрятал маме в чемодан какой-нибудь пистолет?» — пошутил на прощанье папа. — «Мраморный??» — ответил я ему шуткой на шутку. — «Мраморный! — он крепко обнял меня всего своими сильными руками. — Смотри, а то в поездах часто бывают проверки багажа», — все же добавил он и улыбнулся.
Так мы и уехали, а потом мне больше уж и не случилось побывать в этих краях.
Валерий Игарский
Я не начал свой рассказ с Ленькиного «мессершмитта» только потому, что вы могли бы не поверить мне с самого начала, и тогда бы вся моя писанина оказалась напрасной…
Когда какой-то человек привел нас, чтобы показать наше будущее жилье, я обратил внимание прежде всего на «мессершмитт» на огороде соседнего дома. И пока мама и папа зашли в дом и осматривали его, я уже сидел в кабине этого самолета. Помню удобное, мягкое кресло пилота, прямоугольные педали из гофрированного дюралюминия, с креплениями, похожими на лыжные. И ручку-штурвал для правой руки — большой палец ложился на кнопку гашетки, напоминающей кнопку дверного звонка. Возможность подвигать из кабины самолета как элеронами крыльев, так и вертикальной плоскостью стабилизатора на хвосте, вызывала у меня восхищение.
За креслом пилота находилась глухая стенка с технологическими отверстиями, в одном из них был карман из мягкого белого материала, в нем я нащупал какой-то тяжелый предмет. Но папа сказал: «Отпусти, Валерка, там лежит какая-то гадость». И он достал из этого кармана пистолет, первый из множества тех, что я видел потом не в кино и не на картинке, и тут же высыпал из обоймы желтые патроны с торчащими из них туповатыми серыми пульками. Я уже знал, что в донышке патрона находится капсюль, который вспыхивает при ударе бойка и поджигает порох, а когда такая пулька вылетает из пистолета и попадает в человека, то он умирает. Невзрачный вид этих пулек почему-то меня огорчил.
Позже я часто задумывался, почему немецкий пилот оставил пистолет в самолете, и однажды спросил об этом папу. — «Он мог видеть с воздуха, что Кёнигсберг или Циммербуд уже заняли наши войска. В этом случае ему надо было спрятаться. Скорее всего он переоделся в гражданскую одежду, как будто никогда и не воевал». — «И теперь ловит рыбу, где-нибудь на пирсе?» — вспомнил я про случай на рыбалке. — «Конечно, может быть… Он же тоже хочет кушать», — ответил папа, даже не догадываясь о моих фантазиях.
Потом выяснилось, что пулемет «мессершмитта» заряжен, и я мог бы при нажатии на гашетку «дать пулеметную очередь», правда, наклон фюзеляжа был таков, что пули «зарылись» бы в землю в нескольких метрах от самолета, а сам пулемет не был поставлен на боевой взвод. Папа разрядил его, причем я узнал, что у «мессершмитта» ствол пулемета проходит внутри вала, на котором вращается пропеллер. У советских самолетов пулемет был смещен от центра вращения пропеллера, так что стрельба производилась через вращающийся винт, и был необходим синхронизатор, запрещающий выстрел по собственному винту.
Первое время после знакомства с немецким истребителем я ложился спать с мечтой о том, что завтра наступит утро, и я снова пойду к нему. Потом это чувство стало тускнеть, появились новые знакомые и новые увлечения, я стал бегать с ребятами в лес и собирать всякие «военные штучки». Больше всего меня интересовали пистолеты и револьверы различных марок.
Валерка! (Я хорошо помню тебя и твою фамилию, Валера. Если и ты помнишь наши проделки — отзовись. Помню также и день смерти «всесоюзного старосты, дедушки Калинина», 1946 год, кажется, это было воскресенье — мама и папа были дома. Видимо, вскоре и последовало переименование Кёнигсберга.) Валерка жил недалеко от нас, по соседству с фрау Эммой. Это был мальчик моих лет, однако совсем не чета мне, как по своему воспитанию и довольно широкому кругозору, так и по своим наклонностям. Однажды, когда мы нашли пучок стеклянной ваты, он мне сказал фразу, смысл которой мне могли разъяснить только родители: «Не трогай ее руками, а то тебе в руку воткнутся такие стекляшки, что их ни один хирург не достанет». Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы Валерка «стоял в очереди» за хлебом, этим занималась домработница. Тогда мне казалось, что он непременно станет врачом, хирургом. Он научил нас играть «в больницу», лечил всех и показывал нам с помощью палочки, как он работает скальпелем. Играть с ним было очень интересно.
У Валерки был строгий распорядок дня (его бабушка или мама всегда были дома), так что он мог закончить нашу игру совершенно неожиданно и уйти домой. Однажды меня пригласили к нему в гости, там нас посадили за стол и дали нам бумагу с цветными красками, чтобы мы учились рисовать. Но этого доверия я не оправдал, рисовать красками совсем не умел и все время вертелся, пока не опрокинул банку с водой на чистую скатерть, что и послужило сигналом для окончания визита.
Другой раз меня допустили уже только в огород. Наша задача заключалась в том, чтобы полить водой грядки с морковкой и салатом. Для этого Валерка набирал воду из бочки в лейку и носил ее на грядки. Поскольку другой лейки не было, мне дали пол-литровую бутылку, чтобы я тоже участвовал в поливке, но, как назло, у грядки мне попалась маленькая ящерка. Я слышал, что если перед носом ящерицы положить пустую бутылку, то она туда залезет. Раньше пытался это сделать несколько раз, но ни разу не поймал. А тут, повторяю, как назло, стоило мне лишь поднести бутылку, как она оказалась там. Опыт был закончен, я показал товарищу, что тоже умею кое-что, и пленницу надо было выпускать. Я перевернул бутылку вверх дном, но ящерка растопырила лапки и никак не выходила. Тогда возник план разбить бутылку, чтобы выпустить ящерку, но только я высказал эту идею, как кто-то из старших взял меня за шиворот и сказал, что мучить животных нельзя. После чего я оказался на улице, и Валерке запретили со мной играть.
Папа аккуратно дозировал мои интересы, и, когда он понял, что мой интерес к «мессеру» несколько потускнел, и я опять готов к лесным прогулкам, он постарался освежить его снова: «Валерка, хочешь, я покажу тебе, как запускать мотор?» — спросил он однажды, как бы между прочим.
Я даже не мог вообразить такой прекрасной возможности! Все оказалось очень просто. Конструктор немецкого истребителя предусмотрел боевую ситуацию, когда пилоту придется взлетать самому, без помощника. Я вырос на аэродромах и прекрасно знал, что во время запуска двигателя пилот сидит в кабине, и необходим помощник, который подходит к самолету и начинает двумя руками, рывком вращать винт самолета. При этом происходит стандартный диалог: «Контакт! — Есть контакт! — От винта!» — помощник отскакивает, двигатель «дает вспышку», и начинает работать, самолет бежит по взлетной дорожке и, наконец, отрывается от земли. Взлет и посадка — два для меня совершенно волшебных момента в авиации, ни с чем не сравнимая техническая красота, которую я наблюдаю всю жизнь, затаив дыхание.
Оказалось, что у «мессера» на фюзеляже, слева, впереди кабины есть небольшой люк, а там — инерционный механический стартер. Сдвинув крышку люка в сторону, надо поставить в рабочее положение рукоятку (как мы ее называли — «заводилку») и раскрутить ее изо всех сил. Потом люк можно закрыть. Это приводит в движение достаточно большой и массивный диск, ось вращения которого опирается на хорошие подшипники, так что почти бесшумное вращение диска по инерции может продолжаться несколько минут. За это время можно сделать задумчивый вид, деловито обойти вокруг самолета, «поправить» кое-что в его моторе, сесть в кабину пилота и нажать там некоторые рычаги. Эти рычаги соединяют вращающийся диск с хорошо смазанным, еще совсем свежим двигателем и вращают его по инерции целых две-три минуты. Мотор работает, самолет дрожит, короче… полный восторг!
Это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я откровенно хитрил, сохраняя в тайне и наличие люка, и процедуру раскрутки стартера. Я интуитивно понял, что так будет интереснее и для меня, и для ребят, но, как это бывает нередко, благие намерения привели к плачевным результатам. Неоднократно проверив неотразимость воздействия процедуры запуска двигателя, я захотел поиграть в эту игру и с Валеркой, который все же заходил ко мне, но уже не каждый день и совсем ненадолго. А я скучал без него. Теперь же, как только он пришел, я немедленно выкинул ему нового «козырного туза» и предложил наладить самолет, чтобы полететь на нем в Москву. Мы «ремонтировали» самолет почти целый день, и дело явно продвигалось успешно, мотор уже начал «давать вспышки», а потом «работал» все продолжительнее. «У нас просто нет горючего, — наконец-то догадался я, — ну, ничего мы его где-нибудь раздобудем». Осуществилась моя мечта: если раньше я признал Валерку, как хирурга, то теперь он признал меня как механика.
В результате Валерка пришел домой позже часа на два-три, с нарушением своего железного распорядка дня. Чем это может для него кончиться, я, конечно, просто не подумал. А дома его крепко отлупили ремнем и, как оказалось, не столько за то, что он опоздал, сколько за то, что он «научился у меня врать». Совершенно очевидной и возмутительной ложью для мамы и бабушки Валерки было его утверждение, что мы уже запускаем мотор у «мессера». Но Валерка утверждал это категорически, сколько они его ни лупили, «чтоб он не врал»!
Вечером к моему папе пришел папа Валерки, с которым они были в хороших отношениях, и сказал: «Слушай, я тебя очень прошу, сделай так, чтобы наши дети больше не играли вместе». — «Почему?!» — «Да, понимаешь… твой сын учит моего врать и уже достиг в этом таких успехов, что мы сами ничего не можем поделать…» — «Да нет, тут что-то не то… Мой парень не врет. Он, конечно, может фантазировать вовсю… но врать… нет. Он не злой мальчик. Что ты имеешь в виду?» — «Мой теперь, сколько его ни лупи, твердит, что они собираются лететь в Москву и уже запускают двигатель у «мессера». — «А… понятно. Ну что ж, пойдем, я тебе покажу». И они пошли к «мессеру», и все стало ясно как белый день…
Однако больше мы с Валеркой уже так и не встречались, и вскоре он уехал совсем. Я очень долго переживал, что все так из-за меня случилось… но и не только из-за меня… С тех пор я твердо уверен, что некоторые взрослые — ужасно глупые люди, как бы они ни одевались, и какие бы прически они себе ни придумывали.
10. Танки и танкетки
Видимо, немецкие войска собирались вернуться и поэтому не уничтожали полностью свою военную технику. Но, чтобы этой техникой не могли воспользоваться наши, немцы убирали одну из важных деталей, такую, которую быстро не изготовишь в военных условиях. В Циммербуде было распоряжение, согласно которому за восстановление немецкой техники могли заплатить. Однажды папа сказал, что далеко в лесу есть большой тягач, и он со своим знакомым, дядей Толей, собирается пригнать его на электростанцию.
После долгих уговоров папа все же взял меня с собой, мы вышли рано утром втроем и шли, действительно, очень долго, два раза останавливались, чтобы я мог отдохнуть — я нес инструменты. Взрослые тоже сильно устали: они несли канистры с бензином и маслом.
Тягач был огромный, на гусеницах, такого я еще никогда не видел, но больше всего меня удивило его рычажное управление. Сначала папа и дядя Толя долго ремонтировали этот «танк», отвинчивали разные болты и гайки и ставили какой-то вкладыш, который сделали сами на токарном станке еще неделю назад. Потом мы уселись в громадную кабину, папа сел за управление — и загрохотал двигатель. Тягач заметно трясло, он управлялся с помощью педалей, а вместо руля в каждой руке папа держал по рычагу и передвигал их то к себе, то от себя. Это было необычное зрелище. Мы ехали не очень быстро, но до прибытия на место оставалось всего полчаса, как вдруг мы наехали на небольшой пенек, что-то случилось, и тягач остановился. Опять пошли в ход ключи, опять я аккуратно складывал на промасленную тряпочку болты и гайки, потом появился и этот самый вкладыш, но он был какой-то помятый и поломанный. Немного подумав, «механики» решили, что придется сделать новый вкладыш из углеродистой или легированной стали и обязательно его закалить.
В результате этой поломки домой пришлось идти пешком и к Циммербуду мы подошли, когда было уже довольно темно. Дядя Толя повернул к своему дому, а мы с папой пошли к своему, и уже почти пришли домой, как вдруг позади нас раздался голос: «Эй ты, с пацаном! Положи кошелек на землю!» — Я даже не понял, чего от нас хотят, и, оглянувшись, увидел, что шагах в пятнадцати стоят два морячка: бескозырки, тельняшки, брюки клеш. Как я теперь понимаю, они были немного выпивши. — «Положи, падла, кошелек, хуже будет!» — снова крикнул один из них и кинул в нас большой камень, но недобросил. — «Валерка, быстро иди домой и не оглядывайся», — сказал мне папа, а сам, повернувшись назад, молча пошел своим легким шагом навстречу морячкам. Я же прирос к земле и ожидал, что сейчас будет… Но ничего особенного не случилось. Не прошел папа и половины пути, как морячки просто исчезли. Он немного постоял, как будто задумчиво их подождал, и когда стало ясно, что они уже не появятся, вернулся ко мне и сказал: «Валерка, я думал, что ты умный парень… В таких случаях надо слушаться безоговорочно, я должен быть уверен, что ты в безопасности». — «Прости, папа, я не мог сдвинуться с места… Как они узнали, что мы русские, ведь у немцев денег не бывает?» — «На мне куртка, по которой они видят, что я русский и работаю, а немцы… они по ночам теперь не ходят».
Через некоторое время папа и дядя Толя сделали и закалили вкладыш, а потом пригнали тягач на электростанцию в Пиллау. А потом папа купил новый фотоаппарат, «Комсомолец». Он позволял делать по 12 снимков на пленку с размером кадра 6 на 6 сантиметров. Но снимки получались, конечно, только черно-белые и не очень хорошие, и возникали проблемы и с резкостью, и с контрастностью, и с проявлением, и с закреплением.
Однажды в конце дня к нам зашли два немецких парня 14 и 16 лет и спросили папу. Я ответил, что они могут немного подождать, он скоро придет с работы. Но они вышли на улицу, стояли, спокойно разговаривали между собой и ждали его возле ворот. Когда пришел папа и поговорил с ними, оказалось, что они нашли в лесу четырнадцать танкеток и просят его помощи, чтобы их отремонтировать. Вскоре у нас во дворе появилась одна танкетка и один запасной мотор от другой танкетки. Потом эти парни приходили к нам попеременно по одному почти каждый вечер и работали вместе с папой.
Немецкая танкетка представляла собой небольшой танк на гусеницах, длиной около двух метров и высотой около метра, но без водителя. Как мне объяснили, спереди и сзади у нее были два «кармана» взрывчатки, которую достали и сожгли еще в лесу. Спереди и сзади танкетка имела также по два скошенных бронированных листа стали. Ей управляли с помощью длинного кабеля, который разматывался с катушки по мере продвижения этой управляемой самоходной мины дистанционного действия. Оператор следил за ней в бинокль и в нужный момент осуществлял подрыв всего устройства. Ее целью мог быть танк или артиллерийская установка, или долговременная огневая точка (дот) и т.п.
Оба мотора были разобраны до винтика, детально изучены и собраны заново. Один из них взревел чуть ли не при первой же попытке запуска, тогда как у второго не хватало какой-то детали, и он заработал только через несколько дней. Мне было все это очень интересно, я повсюду совал свой нос, спрашивал и тут же получал разъяснения «на пальцах» и с удовольствием подавал нужного размера ключи, болты, гайки и шайбы. Мы общались на смешанном русско-немецком языке. Тогда я и узнал, что такое цилиндр, поршень, клапан, картер, шатун, бобина, аккумулятор и т.д. Наконец, мотор установили на танкетку, собрали трансмиссию и на коротком кабеле вывели три управляющих кнопки: две черные («поворот направо», «поворот налево») и одна красная — «стоп». Для ручного запуска мотора танкетка имела специальный рычаг.
Когда первый раз папа запустил мотор и включил сцепление, танкетка так неожиданно бодро побежала вперед, что и папе пришлось пробежать за ней шагов пять, держа в руках короткий кабель с кнопками, пока он ее не остановил. Он бежал очень смешно, немного приседая, так что сперва засмеялись оба немецких парня, потом папа, а потом уж и я, потому что вначале я сильно испугался. Так я и запомнил эту картину, как они все трое, с руками и лицами, измазанными маслом и сажей, хохочут все громче, а я радостно бегаю между ними. «Нет, это совершенно никуда не годится, это просто опасно», — решили они и стали прилаживать на танкетку кресло, и прицеплять к ней за оглоблю большую телегу, на что ушло еще два вечера. Терпение мое уже горело синим пламенем, когда танкетка выехала, наконец, за ворота на необозримый простор бывшего картофельного поля.
После этого раза два-три в неделю состоялся аттракцион катания на танкетке: к нам приходили до дюжины ребятишек, папа рассаживал их на телеге, а старшего сажал на сиденье, и общему восторгу не было предела. Я на него обижался за то, что мне часто не доставалось посидеть в кресле и самостоятельно поуправлять этой «упряжкой». Сложности начались с того, что у танкетки начали рваться гусеницы, для ремонта которых требовалось особое приспособление. Задержки происходили также из-за бензина, который надо было приносить в канистре издалека. Куда потом делось это чудо технической мысли, я уже не помню, но помню, что про остальные танкетки папа сказал, что теперь с ними разберутся эти «толковые и аккуратные немецкие ребятишки», которые их нашли.
Я восхищался тем, что знал и умел делать мой папа. Несколько позже, уже в 1951 году в Москве он сам (с моей помощью, конечно!) собрал телевизор по схеме в журнале «Радио». При этом я узнал, что такое «прямое усиление», «сверхрегенератор», «супергетеродин» и т.п. Первая картинка прорезалась, когда шла какая-то передача, в названии которой стояло имя «Иван Грозный». Телевизор еще не был достаточно хорошо настроен, была сетка помех и малая контрастность, но не было подходящего сопротивления, чтобы ее улучшить. Тогда папа зачистил впаянное в схему сопротивление шкуркой и сказал: «Смотри, я сейчас буду рисовать, как Франсиско Гойя».
Он взял в правую руку графитовый карандаш и, приняв шутливую «художественную позу», стал закрашивать карандашом зачищенное до того сопротивление. При этом картинка на экране постепенно улучшалась, пока не стала вполне приемлемой. Кругозор его также был, как мне казалось, неисчерпаем, просто какая-то всеобщая энциклопедия… Типичным, например, был разговор, типа: «Папа, как отличить алмаз от подделки?» — «А… надо взять йодистый метилен, у которого оптический коэффициент преломления чуть меньше, чем у алмаза, налить его в стеклянный сосуд и опустить туда камень. Виден будет только алмаз».
11. Немецкий перископ, «Грибоедов» и «вензеля времени»
Иногда я оставался совсем один и бродил по саду: весной любовался на дружное цветение вишни, осенью рвал фрукты и частенько лежал на скамейке вниз лицом и держал за ботву красную морковку, чтобы приманить и поймать одного из одичавших кроликов. При подходе к скамейке мешала лужа, и кто-то положил в нее кусок трубы. Я наступал на трубу десятки раз, и так бы она и осталась навсегда просто трубой, как вдруг однажды, лежа на скамейке с морковкой в руке, я заметил, что на одном ее конце что-то блестит. Оказалось, что эта, длиной около метра, труба была заглушена с обоих торцов: с одной стороны было вставлено стекло диаметром несколько сантиметров (объектив), а с другой торчал короткий отросток, в котором тоже поблескивало стекло (окуляр). Я тщательно протер находку и стал ждать папу, чтобы спросить, что же это за штука. Но заглянуть в окуляр сам, конечно, не догадался. Оказалось, что это перископ, причем в отличном состоянии.
К этому времени наш «штаб» уже располагался в деревянном сарайчике, в крыше которого папа в тот же вечер проделал небольшое отверстие и установил трубу перископа. Заглядывая в окуляр, из «штаба» можно было видеть все, что находится на огромном картофельном поле, а также и на большой части морского канала. Настройка изображения на резкость в перископе достигалась поворотом окуляра.
И «штаб» заработал. Оставаясь внутри сарая невидимыми, мы видели все, что происходило вокруг, и об этом никто ничего не знал. Кто бы ни шел к нам в гости, я мог об этом знать за несколько минут, до того, как человек появится у ворот. Так, я любил встречать маму, когда она, красивая и энергичная, спешила с работы домой. Очень хорошо были видны тральщики, которые постоянно работали на морском канале, и другие, проходящие, корабли, а пару раз стремительно промчались торпедные катера. Игра заключалась в том, что «противник» пытался незаметно окружить и захватить «штаб». Составы команды штабистов и команды «противника» постоянно менялись, но штабисты выигрывали гораздо чаще: «Валерка, я тебя вижу… ты лежишь около яблони, а слева от твоего лица растут две ромашки и розовый клевер». А если заметили — надо сдаваться.
Однажды, направив перископ на морской канал, я увидел огромное судно, такого там еще не бывало при мне никогда. Картинка была отличная, блестели пуговицы на кителях офицеров, на борту судна огромными буквами было написано незнакомое слово: «ГРИБОЕДОВ». Необычные размер судна и необычное его название возбудили мое любопытство и, когда пришел папа, я спросил, что значит «Грибоедов». Он ответил, что это русский поэт, «ну, как Пушкин, например, — и добавил: — Да его, кажется, так же и звали, Александр Сергеевич». Мы поговорили об этом пароходе. «Он такой большой, может быть, он не морской, а океанский?» — спросил я. На что папа улыбнулся и ответил: «Вполне может быть, что океанский». В этом событии было так много необычного, что я, конечно, никогда уже не мог его забыть.
Прошло много лет, и в шестидесятые годы я, тогда уже инженер-физик, работал в ФИАНе и хорошо знал в лицо крупнейшего нашего астрофизика, одного из пионеров радиотелескопной астрономии И.С. Шкловского. И вдруг, уже в середине восьмидесятых, я узнаю, что Иосиф Самуилович Шкловский в 1947 году вышел из Кёнигсберга в океан на пароходе «Грибоедов» и направился в Бразилию с целью наблюдения солнечного затмения (см. И.С. Шкловский «Проблемы современной астрофизики», М., Наука,1988). Не могу утверждать, что именно мое, оснащенное трофейным немецким перископом, наблюдение самого начала этой экспедиции, собственно говоря, и обеспечило ей успех. Нет. Я лишь изумляюсь тому, какие «вензеля» умеют выписывать время, наука и жизнь.
«Вензеля времени» продолжаются. Буквально вчера мне позвонил мой земляк (я заканчивал среднюю школу в заполярной Игарке, на Енисее) Гавриил Романович Карташов с которым я работаю более 15 лет, и говорит: «Ты знаешь, что 9 апреля 1945 года был взят Кёнигсберг?» — «Конечно, знаю», — отвечаю я. А он (полагая, видимо, что я пошутил) продолжал: «Понимаешь, я участвовал в этом деле, и как раз 9 апреля в этом году мне исполняется 80 лет, приглашаю на мальчишник». — «А я и не знал, что вы брали Кёнигсберг, мне бы хотелось поговорить с вами об этом». — «Ну, точнее, я участвовал не в штурме самого Кёнигсберга, а мы брали там одно местечко, Пиллау называется». Гавриил Романович был тогда сержантом, командиром взвода минометчиков. Так что, хотите верьте, хотите нет…
12. Яблони в цвету
От нашего жилья до школы было около двух километров, и первоклашкой я проходил это расстояние примерно за полчаса. Это поразительно, но при всей своей неплохой детской памяти, я не помню ни одной девочки, ни русской, ни, тем более, немецкой. А вот первую свою молоденькую учительницу, точнее, пару эпизодов, связанных с ней, помню превосходно.
Однажды нас оставили одних на уроке физкультуры. Выстроили и… на некоторое время забыли. На лавочке и на подоконниках лежала наша верхняя одежда, что-то типа легких курточек с карманами, в которых мы хранили некоторые свои сокровища. Ребята потихоньку разбаловались, кто-то сбегал в класс за мелом. Обладатели мела стали рисовать себе на ладони свастику и «печатать» ее товарищам на одежду, как бы дружески похлопывая их по спине. Кто-то засмеялся…
В это время появилась учительница и застала одного из «хлопальщиков» врасплох и, что называется, «споличным». Я думаю, что если бы «хулиган» рисовал звездочку, то все кончилось бы устным замечанием, но он рисовал свастику. Учительница потеряла самообладание, схватила с лавочки первое, что ей попалось под руку из нашей одежды, и со всего маху ударила провинившегося первоклашку по голове. И вдруг струя крови залила лицо мальчика, и он дико заорал. Учительница бросилась к нему, появились бинты, вата, йод… Оказалось, что в курточке, которую в сердцах схватила учительница, лежала свинцовая бита для игры в «чику».
Я ни в коем случае не хочу сказать, что школа была плохая, нет. В школу я шел с удовольствием. Еще до школы я неплохо умел читать и считать, так что учеба особых трудностей у меня не вызывала. Учительница тоже мне очень нравилась, она умела весело пошутить и сама часто смеялась вместе с нами, и большущие глаза ее тоже задорно прыгали и смеялись…
Поэтому хотя второй эпизод тоже не из приятных, но, тем не менее, я его расскажу. Была весна 47-го, дружно цвели сады, а я шел в школу мимо заброшенного дома, у которого даже забор был разрушен. В саду большими бело-розовыми цветами цвели яблони… И я наломал большой букет для нашей учительницы. Когда я вошел в класс, урок еще не начался, ребята садились за парты, а учительница стояла у стола. Я молча, почти от самой двери, протянул ей этот букет… Лицо Марьи Ивановны исказилось, она затопала на меня ногами: «Что ты наделал, дурной мальчишка! — Я ничего не понимал и молча стоял, понурив голову. — Ладно, садись на место, но чтобы больше этого никогда не было». — Я сел на место, так ничего и не понимая.
Куда делся букет, я не помню, но на столе учительницы, так, как я себе это представлял раньше, он, конечно, не стоял. Только дома мне объяснили, что это были не просто цветы, а цветы яблони, из которых выросли бы яблоки, а я «все испортил». Я очень долго переживал и за свою глупость, и за эти не родившиеся яблоки, и за то, что так расстроил свою учительницу. Сейчас я много размышляю о том, что люди тогда еще не пришли в себя после этой ужасной войны. И кто знает, как пережила эти годы Марья Ивановна, что случилось с ее близкими, ее родителями, была ли она замужем, и были ли у нее дети? А случиться тогда могло все, что угодно. Уж ее-то поколению досталось так, что, как говорится, не приведи господи…
13. Мраморный реостат
Среди военной немецкой техники было немало и техники обеспечения связи. Это были телефонные аппараты, микрофоны, наушники, звуковые динамики-телефоны, коммутаторы, провода и кабели.
Но для меня особый интерес представляли электрические динамо-машинки ручного привода. Корпус такой машинки представлял собой постоянный магнит размером не более 15 сантиметров, который в поперечном сечении имел красивую колоколообразную форму и почему-то обычно был покрашен в яркий красный цвет. С одной стороны была рукоятка для вращения якоря, а с другой — выходные контакты, с которых (при достаточно энергичном вращении рукоятки) можно было получать мощность, способную заставить светиться обычную лампочку. Прикоснувшись один раз к этим контактам и ощутив, как резко «дергает» эта динамо-машина своим электричеством, второй раз я уже таких касаний избегал. Яркость накаливания можно было менять с помощью реостата. Иногда я оставался дома, собирал на полу различные схемы с несколькими динамо-машинами и трансформаторами. Вспыхивали и гасли лампы, «хрюкали» динамики, летели искры… Мне так нравилось играть одному, что если за мной заходили ребята, я заявлял, что меня «заперли» и что я никуда пойти не могу.
Папе, видимо, тоже нравились мои эксперименты, в которых не было никакой взрывчатки, и он не только многое мне объяснял, но и принимал участие в этих играх. А однажды он довольно неосторожно меня спросил: «Валерка, хочешь, я принесу тебе мраморный реостат?» — и пояснил, что это набор сопротивлений, смонтированный на мраморной доске, он позволяет менять сопротивление «ступенями». В итоге мне так захотелось иметь такой реостат, что он мне даже снился. Но, как я теперь понимаю, на деле этот реостат оказался слишком тяжел по весу и, устав после работы, папа все никак не мог его принести с собой.
К этому времени я уже перестал изводить папу монотонными просьбами, типа, ну, принеси, ты же обещал… Я уже научился более тонкому подходу и в течение недели практиковал лишь один короткий вопрос: «Мраморный??» — «Мраморный!» — отвечал папа. А я с сомнением покачивал головой — сомневаюсь, дескать, таких, мол, и не бывает. Он посмеивался над моей шуткой, и над собой, и сердился иногда на себя (видимо, что так неосторожно пообещал), но все же однажды принес мне, наконец, этот самый мраморный реостат.
Интересных «военных штучек», способных надолго удержать меня дома, было достаточно много и, тем не менее, я далеко не всегда мог удержаться от того, чтобы не пойти с ребятами в лес. Так что, пока реостата еще не было, я зря время тоже не терял и познакомился с тремя новыми товарищами. Это были заядлые «лесники». Витьке и Мишке было лет по 14, а Вовке, Витькиному брату — примерно 7, как и мне. Я был нужен Витьке, чтобы «связывать на себя» его брата и давать Витьке хоть изредка «продохнуть». Главным же командиром и вдохновителем всех этих лесных походов был, конечно, Мишка.
Такой поход можно приравнять к разведке боем в тылу противника. Старшие ребята собирали в кучу все, что попадалось им под руку: гранаты, фаустпатроны, снаряды, толовые шашки, взрыватели… А мы с Вовкой дополняли эту кучу сухими дровами, щепками, ветками и кусками сосновой коры.
Мишка и Витька свернули себе из газеты цигарки, насыпали туда крупный табак и сладко закурили. Они курили и курили, обсуждали предстоящий взрыв и деловито сплевывали сквозь зубы в еще холодный «костер». Нам с Вовкой было завидно, что они уже такие взрослые и ничего не боятся, и так смешно и ловко матерятся… А у нас между тем уже мелко дрожали колени — не только от восторга, но и от страха. Потом Мишка выложил от «костра» дорожку из шелковых мешочков с порохом, длиной не менее трех метров, и густо посыпал ее сверху мелким пластинчатым порохом. Потом на сцене появилась черного цвета пороховая «макаронина» длиной сантиметров 30, которую он воткнул в самый дальний от кучи шелковый мешочек. Наконец, Мишка вздохнул и поджег ее, выразив глубочайшее сожаление о том, что бикфордов шнур на этот раз он так и не нашел.
Примерно в полукилометре от точки нашей диверсии находился старый окоп, и Мишка дал команду бежать всем туда. Горела «макаронина», горели мешочки с порохом, а мы бежали и бежали к окопу. Я-то ожидал, что будет один огромный взрыв. Но, оказалось, что все сразу не взорвалось, а слышались взрывы то одной, то другой силы, которые Мишка громко комментировал: «Лимонка, опять она, фауст, взрыватель… чепуха, сейчас будет снаряд…» Потом надо было срочно удирать, потому что на взрывы высылали патруль, который отлавливал таких «диверсантов» и тогда… Домой в этот раз я вернулся раньше, чем мама и папа пришли с работы, и все обошлось нормально.
Мраморный реостат, действительно, был довольно тяжел, и папа разместил его в комнате возле окна. Так было удобно поворотом рукоятки менять его сопротивление, и в тоже время он «не путался под ногами». Родители ушли на работу, игра была в самом разгаре, и я только что собирался подключить к схеме электромоторчик, чтобы регулировать ток обмотки через мраморный реостат. И тут пришли Мишка, Витька и Вовка. Они постучали в окно, то самое, у которого стоял мраморный реостат, и стали звать меня с собой в лес. Но я сказал, что меня заперли, и они ушли.
Я так заигрался, что даже и не заметил, как домой вернулась мама. Она быстро прошла в комнату и стала задавать мне странные вопросы, пытаясь выяснить, не заходили ли ко мне Мишка и Витька с братиком. «Заходили», — ответил я. — «А почему ты с ними не пошел?» — спросила мама, видимо, заранее хорошо продумав тактику расследования. — «У меня тут целая электростанция, куда же мне идти?» — ответил я и показал на мраморный реостат. Получив такой ответ, мама вдруг разрыдалась и ничего мне больше не сказала.
14. Срочный отъезд
Вечером, когда с работы пришел папа, и мы поужинали, мама рассказала, что через некоторое время после того, как раздался взрыв, в больницу привезли раненого Витьку с маленьким братишкой, у которого «ни царапины». «О, так я тоже слышал этот взрыв, но просто не обратил на него внимания!» — подумал я (в то время это не было редким событием). Мама пошла туда и услышала рассказ «младшенького»: «Мы нашли в траве под сосной снаряд, такой большой, что Мишка сел на него верхом, как на поросенка и сказал, что его никуда не унесешь, он очень тяжелый. Потом он стал стучать по снаряду железной скобой, которой скрепляют бревна. Мы ему говорили: не надо, а он все равно… Первым побежал я, и убежал далеко, а потом за мной побежал Витька». Оказалось, что Витьку ударило взрывной волной об дерево, но осколки в него не попали, а Вовка в это время пробегал уже по какой-то низинке, так что его «даже не оглушило». «А… как же Мишка?» — «А Мишку… так и не нашли… там просто большая яма…» Еще говорили, что Витька «тяжелый», но жить будет, а я все не решался спросить, почему он стал такой тяжелый.
Я на ватных ногах вышел на двор. Потом… не знаю, сколько прошло времени… я что-то делал в вишневом саду под самыми окнами нашей комнаты, которые были слегка приоткрыты. В комнате разговаривали мама и папа, и я прошел бы мимо, если бы не прозвучало мое имя: «Женя, я боюсь, мы потеряем Валерку», — чуть не плача говорила мама. — «Но пойми, я сейчас никак не могу бросить…» — отвечал папа.
В детстве мы постигаем многозначность слов постепенно. «Интересно, как это меня можно «потерять»? — подумал я, — потерять можно то, что лежит в кармане… ключ, карточки, деньги, но меня-то в карман ведь не положишь…»
«Знаешь что, Лида, — говорил между тем папа, — давай-ка сделаем так: вы уезжайте вдвоем, а я приеду сразу же, как только мы закончим».
Через два дня мы уже ждали машину на вокзал и прощались с папой, а на крыльце стояли наш чемодан и сумка с вещами. — «Валерка, я надеюсь, что ты не запрятал маме в чемодан какой-нибудь пистолет?» — пошутил на прощанье папа. — «Мраморный??» — ответил я ему шуткой на шутку. — «Мраморный! — он крепко обнял меня всего своими сильными руками. — Смотри, а то в поездах часто бывают проверки багажа», — все же добавил он и улыбнулся.
Так мы и уехали, а потом мне больше уж и не случилось побывать в этих краях.
Валерий Игарский
-
Valentin
- Краевед
- Сообщения: 848
- Зарегистрирован: 26-10-2010 20:24:31
- Откуда: Metgethen (Лесное, поселок Александра Космодемьянского)
- Благодарил (а): 1152 раза
- Поблагодарили: 435 раз
Re: Zimmerbude, Peyse (Светлый)
Из книги "На обновлённой земле" год издания 1974
- Вложения
-
- кинотеатр
-
- универмаг
-
Serg_08
- Сусанин
- Сообщения: 3050
- Зарегистрирован: 17-01-2010 19:06:54
- Благодарил (а): 950 раз
- Поблагодарили: 1643 раза
Re: Zimmerbude, Peyse (Светлый)
Много фотографий , хороших и разных , до- и послевоенных , можно найти на сайте : http://www.svetly.ru/gallery/svetly_cit ... otopage/4/
Для примера :
Довоенные :
Такие дела..
И еще на рыбацкую тему :
Для примера :
- канал
- порт был и в Светлом , и была база рыбакколхоза , и СРЗ..
- был ресторан "Бочка" , кажется , сделанный прямо на воде
- благоустройство города
- план - немецкий , герб - советский ,с ГРЭС
- было раньше , но без клейма . И рыбак похож на пионерского до жути , между прочим..
- восстановление города
И я не знаю, каков процент
сумасшедших на данный час..
Но если верить глазам и ушам -
больше в несколько раз..
В.Р. Цой.
сумасшедших на данный час..
Но если верить глазам и ушам -
больше в несколько раз..
В.Р. Цой.
-
ofebah
- Сообщения: 47
- Зарегистрирован: 02-03-2013 09:42:08
- Благодарил (а): 16 раз
- Поблагодарили: 31 раз
Re: Zimmerbude, Peyse (Светлый)
К фото ресторана "Бочка".Летний ресторан назывался "Причал". Столики находились в стилизированных лодках. Три дельфина держали навес, вроде паруса. После пожара, ресторан изменился . Столиками стали срезы больших деревьев, табуретами - пеньки. Элементом дизайна была стенка, выложенная шампанскими бутылками. Позднее поставили легкий павильон и разделили столики плетнями. Павильон работал уже зимой. Правда в нем было холодновато. Никогда это питейное заведение не находилось на воде. Около воды - да. Вторым проклятьем светловских женщин был (он существует)ресторан "Бриз".
- Вложения
-
- Современный вид ДК- ГРЭС-2. Окна замурованны. Внутри состояние поддерживается на достойном уровне.
-
Denis88
- Читатель
- Сообщения: 52
- Зарегистрирован: 17-06-2013 06:45:55
- Благодарил (а): 11 раз
- Поблагодарили: 8 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Немного истории здешних мест.
Вторая мировая война для Пайзе и Циммербуде закончилась в апреле 1945 года, не оставив значительных разрушений. Непосредственно на современной территории города Светлого военные действия не проходили, но два бывших немецких поселка имели тогда тесную привязку к войсковой операции советских войск по взятию военной базы города Пиллау.
Первые послевоенные годы были самые трудные в истории нашего города, впрочем, как и в других городах и поселениях бывшей Восточной Пруссии. Вместо прежних названий появились новые: в 1947 году - «населенный пункт Светлый», а два года спустя - «рабочий поселок Светлый». Название будущего города себя оправдывало, в Светлом «кипела» новая рабочая жизнь, наполненная героическим эпосом трудовых свершений тысяч советских людей. Поезда переселенцев шли к нам из Брянска и Тамбова, Ярославля и Волохны... Приезжали энергетики разных специальностей, строители, рыбаки. Нередко совсем юными выпускниками ремесленных училищ. И сразу же включались в работу. Основные силы были направлены на восстановление и пуск электростанции ГРЭС-2. Тяжелейший труд на одном энтузиазме, полуголодное послевоенное существование позволили в кратчайшее время построить промышленные предприятия, организовать современное производство, наладить быт людей, создать качественно новые социальные условия для работы и жизни тысяч светловчан.
Когда же родился город Светлый? Формальный ответ таков: образован в 1955 г., а в 1963 г. преобразован в город областного подчинения. Образование Светлого являлось событием местного значения, но оно было связано с большими планами Калининградской области, да и всей страны.
В 70х улица Советская делит город на 2 части и одновременно связывает два его района – Центральный и Комсомольский.
Перпендикулярно Советской проходит бульвар Нахимова. Деревья на бульваре выглядят старше домов вокруг. Светловчане не захотели ждать, пока поднимутся молодые саженцы. Были привезены 30 летние каштаны и липы, они хорошо прижились на новом месте и хорошо украсили этот район города. Каждое дерево нужно было отыскать далеко от города, некоторых из них, особенно крупных, привозили и сажали ночью, что бы не мешать движению.
Данная информация и фотографии взяты с официального сайта администрации Светловского ГО http://www.svetly.gov39.ru/index.php
Вторая мировая война для Пайзе и Циммербуде закончилась в апреле 1945 года, не оставив значительных разрушений. Непосредственно на современной территории города Светлого военные действия не проходили, но два бывших немецких поселка имели тогда тесную привязку к войсковой операции советских войск по взятию военной базы города Пиллау.
Первые послевоенные годы были самые трудные в истории нашего города, впрочем, как и в других городах и поселениях бывшей Восточной Пруссии. Вместо прежних названий появились новые: в 1947 году - «населенный пункт Светлый», а два года спустя - «рабочий поселок Светлый». Название будущего города себя оправдывало, в Светлом «кипела» новая рабочая жизнь, наполненная героическим эпосом трудовых свершений тысяч советских людей. Поезда переселенцев шли к нам из Брянска и Тамбова, Ярославля и Волохны... Приезжали энергетики разных специальностей, строители, рыбаки. Нередко совсем юными выпускниками ремесленных училищ. И сразу же включались в работу. Основные силы были направлены на восстановление и пуск электростанции ГРЭС-2. Тяжелейший труд на одном энтузиазме, полуголодное послевоенное существование позволили в кратчайшее время построить промышленные предприятия, организовать современное производство, наладить быт людей, создать качественно новые социальные условия для работы и жизни тысяч светловчан.
Когда же родился город Светлый? Формальный ответ таков: образован в 1955 г., а в 1963 г. преобразован в город областного подчинения. Образование Светлого являлось событием местного значения, но оно было связано с большими планами Калининградской области, да и всей страны.
В 70х улица Советская делит город на 2 части и одновременно связывает два его района – Центральный и Комсомольский.
Перпендикулярно Советской проходит бульвар Нахимова. Деревья на бульваре выглядят старше домов вокруг. Светловчане не захотели ждать, пока поднимутся молодые саженцы. Были привезены 30 летние каштаны и липы, они хорошо прижились на новом месте и хорошо украсили этот район города. Каждое дерево нужно было отыскать далеко от города, некоторых из них, особенно крупных, привозили и сажали ночью, что бы не мешать движению.
- Улица Советская
- Бульвар Нахимова
- Дом культуры
- sv_history06.jpg (26.6 КБ) 64198 просмотров
- Бывшее здание школы №1
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Всем доброго времени суток!
Может, кто-нибудь знает части какого самолета лежали за 3-й школой в Пайзе? От самолета был двигатель с пропелером и элементы фюзеляжа или крыла, не помню уже. До середины 80-х это все точно там находилсь. После, наверное ,увезли на металлолом. На двигателе и лопастях не было следов удара. Буду благодарен за любую инфу по теме.
Может, кто-нибудь знает части какого самолета лежали за 3-й школой в Пайзе? От самолета был двигатель с пропелером и элементы фюзеляжа или крыла, не помню уже. До середины 80-х это все точно там находилсь. После, наверное ,увезли на металлолом. На двигателе и лопастях не было следов удара. Буду благодарен за любую инфу по теме.
-
Feniks
- Собиратель
- Сообщения: 349
- Зарегистрирован: 05-09-2011 17:33:41
- Благодарил (а): 12 раз
- Поблагодарили: 118 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Это остатки от гидро самолёта. Раньше базировались на Балт. косе. А сам самолёт, изначально находился на набережной канала в г. Светлом, где раньше были карусели.
Самолёт был целый, только с него поснимали всю аппаратуру и вооружение. На сколько я помню внутри самолёта планировали сделать какой то музей.
Самолёт был целый, только с него поснимали всю аппаратуру и вооружение. На сколько я помню внутри самолёта планировали сделать какой то музей.
-
ofebah
- Сообщения: 47
- Зарегистрирован: 02-03-2013 09:42:08
- Благодарил (а): 16 раз
- Поблагодарили: 31 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Информация по гидросамолету: Гидросамолет приземлился в заливе и прибыл к берегу своим ходом. Два трактора вытаскивали его на сушу слева от причала. Шасси самолета глубоко врезались в песок и стоило больших трудов его вызволить из воды. При этом чуть не случилось несчастье. Один из тросов лопнул и прошел над головами людей. Тогда милиция отогнала людей подальше. Самолет планировали использовать в военно-патриотическом воспитании молодежи. Что с него было снято вооружение и оборудование - это неправда. Спаренный пулемет был на месте, где ему и положенно быть. Только отсутствовали затворы.Приборы тоже никто не демонтировал Он стоял закрытый, но с первых дней мы начали лазить по нему. Создалось впечатление, что он был никому не нужен.Варварство началось настоящее. Тащили все всё, что можно было окрутить, оторвать, отпилить и отодрать. Через месяц-два самолет уже превратился в общественный туалет и распивочную для местных алкашей. Все изуродовали! Умудрились даже разбить купол пулеметчика.В наше время отнего бы ничего не осталось, но тогда цветной металл был никому не нужен Простоял он года полтора. Потом его оттащили в лес между Светлым и Пайзой и бросили.Остатки были еще в середине 80-х. Самыми последними исчезли спаренные пулеметы,которые видно никому били не нужны. А жаль, что благое начинание так печально заончилось.Он мог стать одной из достопримечательностей Светлого.
-
Denis88
- Читатель
- Сообщения: 52
- Зарегистрирован: 17-06-2013 06:45:55
- Благодарил (а): 11 раз
- Поблагодарили: 8 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
А вот к описанию и фотография нашлась.Feniks писал(а):Это остатки от гидро самолёта. Раньше базировались на Балт. косе. А сам самолёт, изначально находился на набережной канала в г. Светлом, где раньше были карусели.
- Вложения
-
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Из воспоминаний детства о городе Светлом: подрыв троих школьников - Ясекевича Саши, Журова и Соколова. К сожалению, имена последних не запомнились. И еще одна трагедия потрясла светловчан, когда пропал замечательный человек, учитель истории от Бога - Рожков Анатолий Николаевич (заранее извиняюсь, если что-то обозначила неправильно. Столько лет прошло). Через полгода его нашли в канале. Хоронили учителя всем городом. Подробности случившегося так и остались тайной. Если кто знает об этой трагедии?
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Ясюкевича Сашки, Журова Вовки и Соколова Юрки! Соколов остался живой. Дальнейшая судьба его не известна.
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
может кто подскажет ;что у немцев распологалось в здании которое сейчас занимает поликлинника для взрослых города светлый?
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
да нет.была фотография здания 1945 годом подписанная.в подвале этого здания нашли.только ушла куда то.да по зданию видно что это немец.интересно кто в нем сидел до прихода русских.а вот больница это дело наших рук.видно сразу невооруженным глазом.так что вопрос в силе.
-
Feniks
- Собиратель
- Сообщения: 349
- Зарегистрирован: 05-09-2011 17:33:41
- Благодарил (а): 12 раз
- Поблагодарили: 118 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Вы эту фотографию сами видели, или кто то рассказал про неё? И, от куда такие познания в немецкой архитектуре?
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
фото лично не видел.это рассказала духтор у которого я лечился.фотка была не одна и прибрал к рукам все это дело завхоз.доктору вообще смысла брехать нет.ей от этого ни тепло не холодно.что это немец потверждает историк работает в школе.а про познания в архитектуре это долго писать.кладка стен у немца совсем другая чем наша.ну и еще там есть методы как определить немец или наш.
-
Feniks
- Собиратель
- Сообщения: 349
- Зарегистрирован: 05-09-2011 17:33:41
- Благодарил (а): 12 раз
- Поблагодарили: 118 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Ну прям детективная история получается. Мне аж самому интересно стало.
Можно узнать имена, фамилии участников? Доктор, завхоз, и историк из школы? И примерное время, происходящих событий?
Уж очень хочется взглянуть, на эти таинственные фотографии, если они конечно существуют.
К с тате, на карте за 1938 год, этого здания нет, но могу допустить, что могли за 3 года и построить.
Есть аэрофотоснимок Циммербуде, датированный 15.4.45г., но, к сожалению, на снимке, в том месте, где в данный момент располагается поликлиника, зияет дыра, от скоросшивателя.
Но при беглом просмотре, грандиозных строений в том месте не наблюдается! Так, что есть вероятность, что ваш детектив с фотографиями всего лишь выдумка, или сделаны они были, после 1945 года.
Но всё равно, хотелось бы послушать, участников детективной истории. Имена, фамилии, явки, пароли...?
Можно узнать имена, фамилии участников? Доктор, завхоз, и историк из школы? И примерное время, происходящих событий?
Уж очень хочется взглянуть, на эти таинственные фотографии, если они конечно существуют.
К с тате, на карте за 1938 год, этого здания нет, но могу допустить, что могли за 3 года и построить.
Есть аэрофотоснимок Циммербуде, датированный 15.4.45г., но, к сожалению, на снимке, в том месте, где в данный момент располагается поликлиника, зияет дыра, от скоросшивателя.
Но при беглом просмотре, грандиозных строений в том месте не наблюдается! Так, что есть вероятность, что ваш детектив с фотографиями всего лишь выдумка, или сделаны они были, после 1945 года.
Но всё равно, хотелось бы послушать, участников детективной истории. Имена, фамилии, явки, пароли...?
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Ирония "Феникс" не уместна. Те же вопросы можно задать ему самому. На месте здания дырка. На картах 38,40, 42, 44 годов не отмечены три здания, находящиеся по правую сторону от поликлиники. Но это не значит, что они построены после войны. Каждые здания были поделены на два хозяина, а которое находится по середине, на троих. По порядку, начиная с ближнего от поликлиники. В одной половине жил и вел прием ветеринар. Как звали не помню. Он был горбат. Вселился в это здание в 47 году. В другой половине жила тетя Поля. Она вселилась уже в 48 году. В среднем здании проживали Мария Харитоновна с сыном Александром и невесткой Настей. Вселились в 55 -56 годах по обмену жилья. На втором этаже жили литовцы, а третьей части дома, стоящего по середине милиционер с женой. В третьем доме я не знаю. Со слов тети Поли, когда она вселялась в свою половину дома, в ней еще проживали немцы и ей было очень стыдно, когда их выселяли. Дом, который впоследствии стал больницей, затем поликлиникой - был усадьбой богатого купца, который занимался скупкой и продажей рыбы. На сколько ее слова соответствуют действительности, неизвестно. Для "Феникс": имена, даты, место нахождения вам стали известны. Там жили простые, советские люди, а не шпионы. Поэтому явки и пароли здесь совершенно ни к селу ни к городу. Как-то так.
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
феникс наверное прикольнулся,когда сказал про фамилии.а вот версия про купца вполне жизнеспособна.хотя здание похоже на административное.может феникс покажет снимок от 45 года?хотелось бы увидеть zimmerbude тех лет.
-
Feniks
- Собиратель
- Сообщения: 349
- Зарегистрирован: 05-09-2011 17:33:41
- Благодарил (а): 12 раз
- Поблагодарили: 118 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Последняя фраза, цитата из фильма, и смайлик стоит, что бы никого не обидеть. Но если ВЫ считаете, что шутка не уместна, то приношу ВАМ, свои извинения!
Выяснять подробности у автора вопроса, нет смысла, он третье лицо в этом действии, а вот я бы, с удовольствием поговорил с этим завхозом, потому, что если существуют эти фотографии, то они имеют большую историческую ценность. По этому, я и хотел узнать фамилию завхоза!
Прежде чем, что то утверждать, или опровергать, нужны веские доказательства этому. Я исходил из того, что у меня было. Аэрофотоснимок Циммербуде, датированный 15.4.1945 годом(красным обозначено примерное расположение здания) действительно, не очень хорошего качества, и разглядеть на нём, что то конкретно, невозможно, по этому я, ничего не утверждал и не опровергал.
Но, благодаря вашему подробному сообщению, (за, что ВАМ огромное спасибо!) выяснилось, что такие фотографии, действительно могли существовать. И теперь, тем более надо выяснить их местонахождение. По этому, вопрос: имя, фамилия завхоза, и время, когда произошёл разговор о снимках, остаётся в силе.
К стати, многое о чём ВЫ сообщили, я знал, но вот упоминание об усадьбе, никогда и не от кого, не слышал. Ещё раз ВАМ огромное спасибо!
p.s. в споре рождается истина!
Выяснять подробности у автора вопроса, нет смысла, он третье лицо в этом действии, а вот я бы, с удовольствием поговорил с этим завхозом, потому, что если существуют эти фотографии, то они имеют большую историческую ценность. По этому, я и хотел узнать фамилию завхоза!
Прежде чем, что то утверждать, или опровергать, нужны веские доказательства этому. Я исходил из того, что у меня было. Аэрофотоснимок Циммербуде, датированный 15.4.1945 годом(красным обозначено примерное расположение здания) действительно, не очень хорошего качества, и разглядеть на нём, что то конкретно, невозможно, по этому я, ничего не утверждал и не опровергал.
Но, благодаря вашему подробному сообщению, (за, что ВАМ огромное спасибо!) выяснилось, что такие фотографии, действительно могли существовать. И теперь, тем более надо выяснить их местонахождение. По этому, вопрос: имя, фамилия завхоза, и время, когда произошёл разговор о снимках, остаётся в силе.
К стати, многое о чём ВЫ сообщили, я знал, но вот упоминание об усадьбе, никогда и не от кого, не слышал. Ещё раз ВАМ огромное спасибо!
p.s. в споре рождается истина!
- Вложения
-
-
ofebah
- Сообщения: 47
- Зарегистрирован: 02-03-2013 09:42:08
- Благодарил (а): 16 раз
- Поблагодарили: 31 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
Явки, фамилии. 1960-1970 годы. При въезде в Светлый из Калининграда, по левую сторону находился деревянный пирс, возле которого расположились палатки "ЮДФ" - "Юный друг флота" (летом). По правую сторону поле, на котором пасутся коровы. Далее начинаются дома немецкой постройки. Особенностью этих домов было наличие сеновалов. Вид деятельности немцев передался нашим переселенцам. На другой стороне здание "ДК" судоремонтного завода. В 1-2 классе нас водили сюда на новогодние ёлки и вручали подарки. За проходной завода столовая.На втором огромный зал столовой. На первом этаже буфет и гардероб. Только в буфете продавались сигареты "Ява" и "Столичные". Детям тоже продавались. Милиция и суд находились в одном, длинном, одноэтажном доме. Через дорогу холм, у подножия небольшое здание скобяного магазина, в котором продавались лопаты, топоры и керосин. Продавцом в нем работала мать Саши Михайлова. Магазин и местность имела неофициальное название "керосинка". Зимой, когда наступали морозы, местные ребята заливали горку и вечером собирались огромные толпы детей и взрослых покататься на горке. Составляли целые поезда девчата, парни. Вниз с горки и...куча мала. Визг, хохот. Матом не ругались. За это можно было получить по мозгам. Драк тоже не было. Жили намного проще и веселее, хотя было труднее. Перед холмом дорога поднималась к воротам базы "РыбКооп (а)". За базой приемный пункт стеклотары. Низкий деревянный сарай с маленьким окошком для приема бутылок. Чекушка 9коп.,пивная и столичная 12коп., молочная 15коп., шмпанская 17коп. За приемным пунктом ресторан "Бриз". Отдельно остановлюсь на бане. Горячей воды централизованно не было. В новых домах ставились титаны, которые топились дровами. Пользовались ими мало. Все шли в баню. Это был своего рода клуб. где обменивались новостями и сплетнями. С правой стороны было женское отделение, соответственно с левой мужское и пивная, где мужики выпивали 1-2 кружечки пивка из огромных дубовых бочек. Очередь была всегда. Помывка в бане стоила: взрослые 20 коп., дети 10коп. В это время начали насыпать дамбу для теплотрассы через болото, простирающее от пляжа на канале до дороги на Пайзу по ширине, и от строящегося дома №2 по парковой до железнодорожной насыпи, ведущей на ГРЭС-2. На месте "Бурувестник" располагалось при немцах административное здание. В нем также находился полицейский участок и почта. Синие, готические буквы проступали через покраску. Для Zimmerbude, маленького поселка, здание больницы в качестве администрации было большой роскошью. Далее павильон "Мороженное", у детворы прижилось название "Стекляшка".Здесь продавалось развесное мороженное в креманках. Позднее была перенесена за магазин "Атлантик" в торец здания. Далее, по эту же сторону улицы по фасаду располагалось здание; хлебный магазин, а с обратной водочный. Зеркальная стена с вырезанными отверстиями, куда были вставлены различные бутылки, подсвечивалась зеленым светом. Очередей не было, как и повального пьянства. Водка Померанцева 2р82коп, водка 3р62коп (в просторечии "Коленвал" ), водка столичная 4р12коп. Коньяк "Арарат" 10р. Вина от 1р17коп. до 2р07коп.. Шампанское 4р67коп. Около магазина находилась большая доска объявлений, на которой в 1968 году стали появляться листовки антисоветского содержания. Также на административных зданиях и магазинах. Следователи из КГБ быстро установили авторов и распространителей листовок. Ими оказались два второклассника и третьеклассник. Фамилии и имена называть не буду. В городе было два продуктовых магазина. Один в нынешней кулинарии (вся кулинария была в фабрике-кухне), другой, так называемый 25 магазин, на улице Яльцева. За него, позднее, был перенесен приемный пункт стеклотары. Рядом находился немецкий стрелковый тир. В нем однажды мальчишки украли у милиционеров малокалиберный пистолет Марголина. Нашли. Площадь. Справа налево. Горком партии и ВЛКСМ. Секретарь Уланов. С обратной стороны горисполком. Председатель Шумаков. С их дочерьми мы учились в одном классе. Ничем не выделялись из одноклассниц. Были очень простыми, общительными девочками. Рыбный магазин по бульвару Нахимова 1. Нахимова 2 в торце здания "Молоко". Молоко на розлив, в бутылках, мороженное. Пломбир 19коп., Сливочное (с двух сторон вафли) 20 коп., эскимо 22коп, ягодное 9 коп. Ул.Советская д.17. В торце здания книжный магазин с небольшим отделом игрушек. На Яльцева перенесен позднее. Огромный магазин "Игрушки" находился в Пайзе по адресу Пионерская 16. Занимал магазин весь первый этаж. Магазин "Мясо" в здании Красноармейская 7, а магазин "Спорттовары" в здании Молодежная ул.12 на первом этаже. Вот такое путешествие в Светлый 60х годов.
Источник: http://forum-kenig.ru/posting.php?mode= ... 61#preview 2012 © kenig.org
Источник: http://forum-kenig.ru/posting.php?mode= ... 61#preview 2012 © kenig.org
-
gsm_689
- Рисователь полосок
- Сообщения: 5617
- Зарегистрирован: 21-07-2008 22:05:11
- Откуда: Metgethen (поселок Александра Космодемьянского)
- Благодарил (а): 2656 раз
- Поблагодарили: 4385 раз
Re: Zimmerbude, Peyse, Neplecken (Светлый и окрестности)
немножк из Кал.правды, качество соответствующее) Даты газет в названиях файлов
- Вложения
-
-
-
-
-
-
-
http://wiki-kenig.ru - новый интернет-проект